Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

– Систематизация, – шепнул Раду Фортуна, бесшумно возникнув в проходе рядом со мной. Он хрустел луковицей.

Я не просил пояснений, однако наш гид и уполномоченный с улыбкой предоставил их сам.

– Чаушеску хотел уничтожать все старое. Он сносить деревни, переселять тысячи людей в город, в такие места, как бульвар Победа Социализма в Бухаресте… Строить километры и километры многоэтажек. Только когда людей срывать с места и заселять туда, эти здания не быть достроены. Нет воды, электричества… Понимаете, Чаушеску продавать электричество другим странам. Крестьяне, они триста, четыреста лет жить с семьей в свой маленький домик, а теперь оказаться в чужом городе, на девятый этаж, в плохой кирпичной коробке, где нет окон, задувать холодный ветер… Таскать воду за целая миля, потом вверх на девятый этаж. – Фортуна откусил изрядный кусок луковицы и с каким-то удовлетворением кивнул. – Систематизация. – Промолвив это, он ушел по задымленному проходу.

За окном мелькали темные очертания гор. Я начал клевать носом. Вчера я не выспался (уж не помню, снилось мне что-нибудь или нет), а до этого провел бессонную ночь в самолете – и все же, вздрогнув, пробудился, когда ко мне подсел профессор Паксли.

– Холодина адская, – пробурчал он, плотнее кутаясь в шарф. – Казалось бы, от всех этих чертовых крестьян с их козами, курами и прочей живностью, которой битком набит этот, с позволения сказать, вагон первого класса, должно стать хоть немного теплее. Как же! Тепла здесь не больше, чем в сиське покойной мадам Чаушеску.

Сравнение меня впечатлило.

– Вообще-то, – профессор перешел на заговорщический шепот, – тут все не так плохо, как принято думать.

– Вы насчет холода? – уточнил я.

– Да нет, насчет экономики. В двадцатом веке Чаушеску, пожалуй, единственный руководитель государства, который погасил внешний долг своей страны. Разумеется, для этого ему пришлось отправлять за границу продовольствие, электроэнергию и промтовары, зато теперь у Румынии нет внешнего долга. Совсем нет.

– Мм, – промычал я, вспоминая обрывки сна, увиденного в тот недолгий промежуток времени, пока дремал. Кажется, мне снилась кровь.

– Положительный торговый баланс – миллиард семьсот миллионов долларов. – Паксли, наклонившись ближе, дохнул на меня луком, который он, как я понял, тоже ел на ужин. – При этом Румыния ни цента не должна ни Западу, ни русским. Потрясающе.

– Но ведь люди голодают, – тихо сказал я.

Напротив нас похрапывали Дон Уэстлер и отец Пол.

Паксли небрежно отмахнулся:

– Знаете, сколько денег западные немцы собираются вложить в замену инфраструктуры Восточной Германии после объединения страны? – Не дожидаясь моего ответа, он продолжил: – Сто миллиардов дойчмарок… и это только для начала. В Румынии состояние инфраструктуры столь плачевно, что и ломать особо нечего. Нужно лишь избавиться от промышленного безумия, которым так гордился Чаушеску, использовать дешевую рабочую силу… Боже, да они тут почти рабы!.. И создавать любую инфраструктуру, какую пожелаете: есть южнокорейская модель, есть мексиканская… Западным компаниям, готовым на риск, Румыния предоставляет широкое поле возможностей.

Я сделал вид, что снова задремал, и в конце концов профессор пошел по проходу искать кого-нибудь еще, с кем мог бы поделиться знаниями в области экономики. В темноте за окнами пролетали румынские деревни, а мы все больше углублялись в горы Трансильвании.

В Себеш мы прибыли еще до рассвета. Какой-то местный чиновник невысокого ранга встретил нас на вокзале и повез в приют.

Нет, «приют» – это слишком мягко сказано. На самом деле нашим глазам предстал обычный склад, такой же неотапливаемый, как прочие мясохранилища, что мы видели раньше, и ничем не отделанный, за исключением грязного кафеля на полу да облупившейся краски на стенах: примерно до уровня глаз – тошнотворно-зеленой, а выше – лепрозно-серой. Главный зал, длиной не меньше ста метров, был забит кроватками. Опять-таки «кроватки» – чересчур громкое слово, так как это, скорее, были низкие клетки без верха. В клетках находились дети разных возрастов, от новорожденных до десятилеток. По-видимому, массово не способные ходить. Голые или в загаженных лохмотьях. Многие кричали или тихо плакали, и от их дыхания в воздух поднимался пар. По краям этого огромного скотного двора для человеческого молодняка стояли свирепого вида женщины в замысловатых чепцах. Дымя сигаретами, они время от времени подходили к клеткам, чтобы грубо сунуть ребенку – порой даже семи-восьмилетнему – бутылочку, но чаще, чтобы шлепком заставить крикуна умолкнуть.

Чиновник и беспрерывно куривший администратор «приюта» разразились речами, которые Фортуна не соизволил перевести, после чего нас провели через зал и распахнули высокие двери.

Перед нами открылось еще одно помещение, большее по размеру и словно бы занавешенное матовой пеленой холода. Тусклые лучи утреннего света падали на клетки и лица их обитателей. Здесь находилась по меньшей мере тысяча детей, и все не старше двух лет. Некоторые плакали – их надрывные младенческие крики эхом отражались от кафельного пола, но большинство настолько ослабели, что не могли даже издавать звуки и просто вяло лежали на тонких, перепачканных фекалиями подстилках. Кто-то от недоедания походил скорее на зародыша, чем на живое существо, кто-то вообще выглядел мертвым.

Раду Фортуна обернулся и с улыбкой скрестил на груди руки:

– Теперь вы видеть, куда деваться дети?

Спрятанных детей мы нашли в Сибиу. В этом трансильванском городе с населением в сто семьдесят тысяч человек, расположенном в самом центре страны, было целых четыре приюта – больше и ужаснее того, что мы видели в Себеше. Доктор Эймсли через Фортуну потребовал показать нам детей, больных СПИДом.

Администратор приюта номер триста девятнадцать, старого здания без окон на Крепостной улице, притулившегося в тени городских стен шестнадцатого века, категорически отрицал, что дети со СПИДом вообще существуют, и наотрез отказывался пускать нас внутрь. В какой-то момент он пытался отрицать даже тот факт, что служит администратором приюта номер триста девятнадцать, несмотря на соответствующую надпись на двери своего кабинета и табличку на письменном столе.

Фортуна показал ему наши документы и «подорожные» с отметкой о необходимости оказывать нам всяческое содействие, подписанные лично премьер-министром переходного правительства Романом, президентом Илиеску и вице-президентом Мазилу. Администратор ухмыльнулся, затянулся куцей сигареткой, покачал головой и бросил несколько презрительных слов.

– Он подчиняться приказам Министерства здравоохранения, – перевел Раду Фортуна.