Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

– Не будем спорить, кузен. Мы и сами это знаем. Потому-то и убрали Чаушеску, потому-то и закрыли ему доступ к туннелям, не дали добраться до кнопок, с помощью которых он мог уничтожить весь Бухарест.

– Значит, Темный Советник все-таки существует, – чуть слышно пробормотал я.

Фортуна улыбнулся:

– О да.

Прошло полминуты, прежде чем я смог вымолвить:

– Отец… здесь?

Фортуна встал и направился к темному коридору, в котором смутно виднелась еще более темная лестница. Он указал наверх и повел меня во мрак, в последний раз выполняя обязанности моего гида.

Раньше это была одна из просторных кладовых над рестораном. Пять столетий назад помещение могло быть спальней. Его спальней.

Существо, лежавшее под серыми простынями и укрытое пестрыми ковровыми покрывалами ручной работы, было настолько древним, что казалось не только лишенным возраста, но и бесполым. Ставни были закрыты, пыль и паутина покрывали все, кроме того места, где на жемчужно-белой подушке покоились голова и плечи существа. На пыльном полу темнела дорожка, протоптанная прислужниками; света, проникавшего сквозь щели в ставнях, хватало ровно для того, чтобы глаза привыкли к сумраку.

– Боже мой, – прошептал я.

Фортуна улыбнулся:

– Да.

Я подошел ближе, невольно опустился на одно колено. Уловить сходство с фотографиями, которые мне показывали другие члены Семьи, было очень сложно. Тот же высокий лоб, те же глубоко посаженные глаза и благородные острые скулы, однако все остальные черты разительно изменились. Годы превратили плоть в желтый пергамент, волосы – в тонкую паутину, глаза – в мутно-белые мраморные шарики, затерявшиеся где-то между складками иссохшей кожи. Беззубый рот; руки на одеяле, похожие на мумифицированную обезьянью лапку, виденную мной в Каирском египетском музее много лет назад. Ногти – желтые, не меньше шести дюймов длиной.

Я наклонился и поцеловал перстень на пальце его правой руки.

– Отец… – прошептал я. По спине побежали мурашки: я испытывал отвращение и благоговение одновременно.

В груди существа родился какой-то скрипучий звук, из щели рта вырвалось облачко зловонного тумана.

Я встал. Теперь, когда мои глаза привыкли к темноте, я разглядел бесчисленные чешуйки и бляшки, царапины, ссадины и струпья гниющей кожи – все это указывало на саркому Капоши в терминальной стадии. Мне не требовалось познаний доктора Эймсли, чтобы увидеть характерные признаки; все члены Семьи – специалисты по СПИДу и его симптоматике. Лучше уж сесть на кол или заживо сгореть на костре, чем подхватить СПИД.

– Он заразился здесь? – шепотом спросил я и только потом сообразил, что шептать попросту глупо: существо в кровати давно ничего не слышит.

Раду Фортуна усмехнулся:

– Если бы. Отец вел себя очень беспечно. Не забывайте, ВИЧ относится к ретровирусам , он существовал тысячелетия назад. Ученые не знают, ни откуда он возник, ни как передался людям.

Я отступил на шаг от кровати, волоски у меня на шее встали дыбом от страха.

– А Отец?..

Фортуна пожал плечами:

– Проявил легкомыслие. Давно. Семья уговаривала его не ехать в Африку, однако он был уверен, что это лучшее место, чтобы… уйти на покой. Дать начало новой ветви Семьи. Воскресить славное карпатское прошлое.

Я пятился, пока не уперся спиной в дверной косяк.

– Он сошел с ума…

– Именно. – Фортуна шагнул к кровати и натянул покрывало повыше, так что теперь из-под него торчал только крючковатый нос и гниющий лоб существа. – Члены Семьи гонялись за ним по четырем континентам, умоляя вернуться домой. К тому времени, как это им удалось… у него не было выбора.

Я покачал головой. Комната перед моими глазами словно бы задрожала, начала растворяться в воздухе, и я понял, что плачу. Резким движением я вытер слезы.

– Я не знал…

– Не важно, – сказал Фортуна. – Западная медицина, западная наука и западные технологии победят эту чуму, как до того побеждали другие болезни. Мы на это рассчитываем. Семья сделала все, чтобы устранить барьеры – межгосударственные, идеологические… так что это вполне осуществимо.

Я кивнул и, коснувшись ладонью руки Фортуны, двинулся за ним к лестнице. Повинуясь безотчетному внутреннему порыву, обернулся, на секунду замер, потом снова преклонил колени перед тьмой за порогом и только потом последовал за своим гидом и консультантом.

Моя рука лежала на его сильном плече. Вместе мы оставили старый мир позади и спустились по лестнице – встречать новый.

Дорогой сын!

Не важно, что ты никогда этого не прочтешь. Питер, сынок, кажется, пришло время рассказать тебе о том, что случилось тридцать лет назад. Я испытываю настоятельную потребность сделать это, хотя многого до сих пор не понимаю – и никто не понимает, – а жизнь до пандемии для многих из нас давно покрылась смутной дымкой. И все же мы с твоей матерью должны объясниться, и я приложу все усилия, чтобы не оплошать.

Когда это началось, я, как и большинство американцев в тот вечер, сидел перед телевизором и, как нарочно, переключился на вечерние новости с Дэном Разером на Си-би-эс. Поскольку мы жили в восточном часовом поясе, новости шли в прямом эфире.

Сегодня некоторые считают, что пандемия в нашем полушарии началась из-за того, что Земля попала в зону космической радиации. Другие «эксперты» уверены, что в тот день микровирус проник в атмосферу и распространился, словно ряска в стоячей воде. Верующие – в те времена еще были верующие – уверяли, что гнев Божий первым делом обрушился на Америку, ибо Америка – Содом и Гоморра наших дней. Но истина в том, что никто не знал тогда, не знает и теперь, откуда взялась эта напасть и почему пандемия началась с Западного полушария.

Сказать по правде, Питер, теперь никого это не волнует.

Но пандемия началась, причем именно тогда, когда я смотрел вечерние новости с Дэном Разером. Твоя мать готовила ужин. Ты лежал в колыбели, которая стояла в столовой. Дэн Разер говорил про палестинцев, когда внезапно на его лице появилось изумленное выражение, как уже было несколько лет назад, когда демонстранты ворвались в студию в прямом эфире, только теперь он был один.

Лицо Дэна начало таять. Нет, «таять» не в прямом смысле, скорее оно поплыло, потекло, поползло вниз, как расплавленный воск на горячей плите.

Минуту я думал, что причина в плохом сигнале или кабельная компания снова мутит воду, и уже собирался встать, подойти к телефону и сказать кабельщикам, что про них думаю, как Разер замолчал и схватился за лицо, которое растекалось и меняло форму, словно шпаклевка. Я снова сел и крикнул:

– Майра, иди сюда!

Мне пришлось повторить дважды, пока твоя мать не появилась, вытирая руки кухонным полотенцем и жалуясь, что никогда не приготовит ужин, если я буду все время… запнулась и спросила: