Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Помню, каким возбуждением сверкали твои голубые глазки, Питер. Щечки раскраснелись, ты пытался улыбнуться, но разлитое в воздухе безумие делало робкой даже улыбку годовалого младенца.

Помню, каким ты был расслабленным и спокойным.

Мы с твоей матерью не обсуждали этого ни тогда, ни по сей день. Я взглянул на нее здоровым глазом, она посмотрела на меня, и наши новые лица уже не казались нам уродливыми и ненормальными.

Затем она протянула тебя мне.

Среди тех, кто приблизился к костру, преобладали мужчины, но попадались и женщины – матери-одиночки, вероятно, – а порой даже бабушки и дедушки. Рядом с костром некоторые младенцы начинали плакать.

Ты не плакал, Питер. Ты уткнулся лицом в мое плечо, закрыл глаза и сжал кулачки, словно если не смотреть, то кошмар рассеется.

Мы не стали медлить. Мужчина рядом со мной швырнул свой сверток в огонь в ту же секунду и тем же движением, что и я. Его малыш закричал, приземляясь в центр костра. Ты не издал ни звука, только как будто на миг завис над пламенем, словно размышляя, не взмыть ли ввысь вместе с огненными искрами, – и погрузился в ревущее пламя.

Все заняло не более десяти минут.

Потом мы с твоей матерью пошли домой, и, оглянувшись, я увидел у костра одних пожарных с помпой, следивших за пламенем. Помню, на обратном пути мы молчали. Помню, как влажно благоухали в тот вечер стриженые лужайки и политые сады.

Не в тот вечер, а неделей позже я впервые заметил граффити на стене у вокзала: «Подумать только, какие чудовища ходили бы по улицам, если бы лица людей были столь же несовершенны, сколь несовершенен их разум. Эрик Хоффер».

Понятия не имею, кто такой Эрик Хоффер, и, признаюсь, не собираюсь тратить время, чтобы выяснить. Не знаю, жив ли он или мертв, но надеюсь, что жив и не избежал пандемии.

Потом я не раз видел это граффити в разных местах, хотя с того, первого раза прошли годы, и я не уверен, что запомнил точно. Я знаю, что люди из Центра по контролю заболеваемости называют болезнь стигматической пандемией Хоффера, но я думаю, они имеют в виду того немецкого невролога, который первым предложил ретровирусную теорию усиления РНК-пластичности, или как там это называется.

А толку-то? Теперь это не важно, ведь даже специалисты признают, что пандемия необратима и назад пути нет.

А мы и не хотим назад. Мы пережили пандемию, но обратного превращения мы не переживем. Невозможно вообразить мир, в котором человек вынужден гадать, какие прыщи и нарывы скрываются за улыбающимися розовощекими лицами жен, мужей, друзей и коллег.

Это все, Питер. Время вечерних новостей Си-би-эс, поэтому я закругляюсь. После того как я написал тебе, мне полегчало. Я спрячу письмо на чердаке вместе с детской одеждой, которую твоя мать аккуратно сложила там много лет назад.

Я просто должен был объясниться.

Остаюсь вечно любящий тебя папочка.

Мисс Гейсс следила за приближением нового ученика с часовой башенки старого школьного здания; тот шел через игровую площадку первого класса и отсюда, с высоты, был как на ладони. Она опустила дуло «ремингтона» и поймала ребенка в перекрестье оптического прицела. В свете раннего утра можно было разобрать малейшие подробности. Мальчик, незнакомый, и, судя по виду, на момент смерти ему было лет девять-десять. Зеленая футболка с черепашками-ниндзя вспорота посередине, по краям дыры запеклась кровь. В прицел различался белый проблеск торчащего наружу ребра.

Маленькая фигурка проковыляла под качелями и двинулась в обход лазалки. Мисс Гейсс подняла взгляд от прицела и задумалась. Возраст подходящий, но у нее и так двадцать два ученика. Взять еще, и класс станет почти неуправляемым. А сегодня они снимаются на общую фотографию, и лишние сложности ни к чему. Да и внешний вид мальчика на пределе того, что она готова терпеть в четвертом классе… особенно в день общей фотографии.

«До Несчастья у тебя не было роскоши выбирать», – упрекнула она себя и вновь припала глазом к прицелу, немного морщась при воспоминании о детях, которых десятилетиями «инклюзировали» в ее начальные классы: глухих, слепых, с пограничными расстройствами аутического спектра, эпилептиках, детях с синдромом Дауна, гиперактивных, жертвах сексуального насилия, дислексиках… умирающих от рака и умирающих от СПИДа.

Мертвый ребенок перебрался через неглубокий ров и теперь приближался к колючей проволоке, которую мисс Гейсс натянула вокруг школы между гравийной игровой площадкой первоклассников и асфальтированной баскетбольной площадкой четвертого класса. Мисс Гейсс знала, что мальчик преодолеет заграждение, сколько бы его кожи и мяса ни осталось на колючей проволоке.

Она вздохнула, чувствуя усталость, хотя учебный день официально еще даже не начался, опустила «ремингтон», поставила его на предохранитель и начала слезать с башни – встречать новенького.

По пути к подсобке она заглянула в приоткрытую дверь классной комнаты. Дети вертелись, натягивая цепи: голод и дневной свет разбудили в учениках непоседливость. Маленькая Саманта Стюарт, которой формально еще рано было в четвертый класс, за ночь в клочья изодрала платье. Сара и Сарра Дж. запутались цепями. Тодд, самый крупный четвероклассник, бывший школьный хулиган, снова выгрыз резиновую подкладку ошейника. Белые губы Тодда были в черной резиновой крошке, а значит, шею он себе стер почти до кости. Скоро придется что-то насчет него решать.

На длинной пробковой доске за учительским столом висели тридцать восемь фотографий класса. Тридцать восемь лет. Тридцать восемь общих фотографий, все сделаны в этой школе. Первые тридцать одна – большие, профессиональные; начиная с тридцать второй – совсем маленькие, их мисс Гейсс, чтобы не прерывать традицию, делала на школьный «Поляроид». И детей в классе тогда было меньше. На тридцать пятой фотографии всего пять детей. В том четвертом классе мисс Гейсс были Сарра Дж. и Тодд – живые, розовые, тощие, испуганные, но здоровые. На тридцать шестом снимке – ни одного живого ребенка… но семь учеников. На предпоследней фотографии – шестнадцать. В этом году, сегодня, надо будет уместить в кадре двадцать два лица. Нет, уже двадцать три, считая новенького.

Мисс Гейсс покачала головой и отправилась в подсобку. До звонка на урок оставалось пятнадцать минут.

Забрав из подсобки ловчий крюк, пассатижи, полицейские наручники, толстые перчатки и резиновый фартук, мисс Гейсс торопливо спустилась по широкой лестнице на первый этаж. У выхода она глянула на мониторы видеокамер, убедилась, что во дворе, на дорожках и на площадке четвертого класса, кроме новенького, никого нет, надела фартук, забросила «ремингтон» на плечо, натянула перчатки, отодвинула засов на стальной двери, проверила наручники и пассатижи в кармане фартука, выставила крюк и шагнула навстречу новенькому.