Стивен Эриксон - Радость, словно нож у сердца [litres]

И чем все теперь закончится? Все более углубляющейся раздробленностью, пока мир для каждого не сожмется до размеров собственного пупа? Бурей в стакане воды – при том, что стол, на котором стоит этот стакан, теперь удлинился до бесконечности?

Какие еще невзгоды у нас впереди, друг мой?

Всегда ваш,

Айра

Мой дорогой Айра!

Готов признать, что тенденции к расслоению общества, столь характерные для Соединенных Штатов перед самым инопланетным вмешательством (подходящий ли это термин? для кулака, ударившего по столу, вокруг которого столпилось человечество, да так, что все затряслось?), повергали в отчаяние и меня самого. Я прекрасно помню звучавшую в вашем голосе тревогу за еврейское население Америки, как, впрочем, и за другие меньшинства, будь то, что их определяет, цветом кожи, или религией (или даже полом!), все нараставшую в течение двух последних президентских сроков. Похоже было, друг мой, что нас ожидали нелегкие времена.

Я прекрасно понимаю, что представляет собой зараза нетерпимости (и твердо произнесу здесь mea culpa от имени своей Церкви и ее непростой истории), знаю, как она распространяется, вызывая ответную нетерпимость, как непрерывно увеличивает всеобщую поляризацию, подпитывая ненависть подобно степному пожару (надеюсь, вы простите мне не слишком удачную метафору?).

Сегодня мы видим конец всему этому – но какой неожиданный! Мы словно бы получили невидимую пощечину, и оправиться от шока нам еще предстоит.

А теперь еще и то, что стало известно о Серых! Я молюсь, чтобы это послужило делу объединения человечества. Чтобы показало в однозначном свете те мерзости, на которые способны как люди, так и инопланетяне, чтобы мы остановились и с трезвым смирением осознали наконец жестокую природу зла. Поскольку не будем врать самим себе – Серые не причинили нам ничего такого, что люди не делали бы таким же людям, как и они сами.

В новостях я вижу то ужасное замешательство, в котором сейчас находятся ваши сограждане. Народ разделяется на воинственные группировки, одна сторона улицы принадлежит белым, другая – цветным, это – христианский квартал, это – мусульманский, подобный образ мыслей проникает повсюду, не важно, бедный это район или богатый. Хотя все, что люди сейчас могут, – это обмениваться злобными взглядами поверх баррикад и орать: «Убирайтесь отсюда!» Я вижу, как расколы порождают новые расколы, и куда же обращаю я свой взгляд в поисках спасения?

Увы, не к Господу и Спасителю моему, но к чему-то неведомому – и невидимому – в небесах надо мной.

Помолитесь за меня, друг мой, нашему общему Богу. Я заблудился в пылающей степи.

С искренним почтением,

Хоакин

Хоакин, друг мой,

не ищите спасения у неведомого благодетеля. Человечество сражается само с собой, и спасение можно найти лишь в глазах наших братьев, наших сестер, ближнего своего. Друг мой, найдите в себе силы, чтобы встретить их взгляд.

Всегда ваш,

Айра

Чудо-здание находилось примерно в паре километров к юго-западу от собора в Зомбе. Раньше там была плоская саванна, но поскольку на поверхность в этом месте выходили содержащие мышьяк минералы, строиться там никто не стал. Зомба, бывшая некогда столицей, оставалась крупным административным центром, кроме того, там находился единственный в Малави университет.

С момента обретения независимости во главе страны сменилось немало сомнительных лидеров, авторитарных и, как правило, коррумпированных, однако нынешнему президенту власть досталась после внезапной – но при этом не подозрительной – кончины предшественника, и пока что он зарекомендовал себя человеком достаточно честным, пусть и не слишком последовательным.

Хотя военные представляли здесь значительную силу, поскольку отношения с соседями оставляли желать лучшего, делать бизнес в Малави Касперу Брунту не доводилось. К западу от Зомбы располагался крупный военный городок, комплекс казарм поменьше находился в самом городе, и солдаты здесь были повсюду – не для того, чтобы демонстрировать воинственность и внушать страх, но для управления огромными потоками людей, тысячами вливавшихся в город.

Он думал, что привык к характерным для африканских городов и городков многолюдным рынкам и узким улочкам торговых кварталов, но такого, как здесь, еще не встречал. Он рассчитывал опередить волну массовой миграции с севера. Ничего не вышло. Абдул Ирани сделался сейчас самым влиятельным имамом исламского мира. Все вдруг чудесным образом забыли про деление на суннитов и шиитов, про старую вражду и обиды, от которых осталась разве что взаимная холодность в отношениях – да и этот лед, судя по всему, начинал таять. Знамена Смеющегося Имама развевались и колыхались над людской массой, медленно движущейся по улице под балконом, на котором стоял Каспер.

Отель, где ему удалось снять номер, был забит журналистами, многие из которых прибыли из Европы или Америки, чтобы стать свидетелями феномена, и никому из них толком не удавалось понять этой внезапной революции в исламе – да и было ли это вообще возможно? В баре отеля шел непрерывный оживленный обмен теориями и аналитическими выкладками, и Каспер, успевший выслушать не одно откровение, втихомолку посмеивался над этими попытками рациональным образом объяснить явление, по-видимому, представляющее собой сугубо духовную трансформацию.

При этом, принимая во внимание пресловутый исламский ультраконсерватизм, не стоило удивляться, что все эти атеисты и агностики (журналистов, которые верили бы хоть во что-нибудь, Касперу пока не попадалось) ничегошеньки не могли понять в происходящем.

Как и сам Каспер. Еще более странным казалось то, что целью организованного Смеющимся Имамом паломничества сделалось инопланетное здание. В строго определенные часы раздавались призывы к молитве, движение на проспектах, улицах и переулочках останавливалось. Люди разворачивали коврики и соломенные маты, становились на колени и обращали взоры на север, к Мекке. В эти минуты Каспер мог видеть, что не все в толпе – мусульмане. Большинство, но не все.