Сергей Кузнецов - Живые и взрослые [трилогия]

Ну да, запоздало соображает Ника, они же здесь вечно в одном возрасте. И семьи не меняются, что бы ни случилось: Майку прислали другого отца, Фернандесам, если что, пришлют нового ребенка или новую мать. А матери у Майка нет, и ниоткуда она не возьмется – как и отец Сандро.

Она смотрит на Сандро и думает, каково это – вообще не знать своего отца? У нее хотя бы осталась память…

Все вместе они идут по берегу заброшенного канала. Лёва шепчет Нике:

– Вот я говорил – нафига Марина потащилась с Майком прощаться? Теперь бери его с собой!

– Да ладно, – так же шепотом отвечает Ника, – Майк же Гошин друг, поможет нам его освободить.

Майк идет впереди с Мариной. Ника надеется, что он не слышит их разговора, увлеченный рассказами сенёры Фернандес о многочисленных родственниках, которым Сандро должен передать привет в Банаме. Сандро с матерью – в авангарде их небольшого отряда.

– Ты береги там себя, – говорит ему мать, – а то знаю я вас, мальчишек. Приедешь, хвост трубой – мол, я из Вью-Ёрка, меня ничем не удивить… Банама тоже тебе не поездка на живых горках в парке аттракционов!

Живые горки, соображает Ника, это то, что у нас называют «мертвые горки». Такая штука, где надо в вагончике… при одном воспоминании ее мутит.

– Не, мам, не волнуйся, – говорит Сандро. – Я еще сюда вернусь: мне с джетами надо разобраться.

Мандельброт спрятан под полуразрушенным мостом. Сенёра Фернандес откидывает порыжевший брезент, под ним – ржавая конструкция в форме гигантской сигары.

Вот как он выглядит, думает Ника. Знать бы, что пригодится, – спросила бы у Кирилла, как управлять этой штукой.

– Хорошо доберетесь, – говорит сенёра Фернандес. – Говорят, чем больше живых, тем лучше работает. А вас тут трое против двоих.

– Почему чем больше живых, тем лучше? – спрашивает Лёва.

– Сынок, – пожимает плечами сенёра Фернандес, – я-то откуда знаю? Люди говорят, у тех, кто сам, добровольно, пересек Границу, – у них магическая сила.

Ника прислушивается к себе: никакой особой силы она не ощущает. Может, это только байки… Полезут они сейчас в этот мандельброт – и всё, с концами.

– Хватит уже нюниться, – говорит Сандро, обнимая младшую сестру.

Он лезет внутрь первым. Ника, поежившись, отправляется следом.

Внутри мандельброт напоминает старый мини-автобус: несколько сидений, ремни, только окон нет. Кисло пахнет заброшенным жильем и немного машинным маслом.

– Как в кино, – говорит Лёва, пристегиваясь.

Марина входит последней и захлопывает дверь, на прощанье махнув рукой семье Фернандес.

– Возвращайся, Сандро! – кричит девчушка, сидевшая рядом с Никой за ужином.

– Вива либерта! – отвечает Сандро, и тут же их обволакивает тьма и тишина. Ни единого звука, ни лучика света. Вот так и теряешь ощущение времени, думает Ника. Если перемещения из области в область – привычное дело для жителей Заграничья, неудивительно, что со временем здесь так сложно. И тут она засыпает или, точней, впадает в забытье, из которого ее выводит громкое гудение, а потом – яркий солнечный свет.

Да, солнце в Банаме намного ярче, небо – синей, и только море, что набегает на уходящий в бесконечность пляж нежнейшего жемчужно-белого песка, не с чем сравнивать, потому что на южном море Лёва оказался впервые. Для Лёвы здесь многое впервые: шелестящие на ветру резные листья пальм, крикливые многоцветные птицы с длинными хвостами, неподвижно лежащие на солнцепеке черепахи, гигантские, больше Мины раз в двадцать-тридцать.

Город – с узкими улицами, чтобы прятаться в тени от послеобеденной жары, с просторными площадями, чтобы сидеть за столиками кафе прохладным вечером, с маленькими часовенками и огромными храмами, чтобы мертвые жители Банамы находили в них утешение.

Впрочем, жители Банамы нуждаются не только в утешении, но и в еде, воде и деньгах – на улице полно нищих. Только что оборванная девочка, ровесница Шурки, два квартала бежала за ними и кричала: Дай монетку сиротке, дай монетку! – пока толстый полицейский в солнцезащитных очках не отогнал ее ударом дубинки.

– Подайте, сенёр, на пропитание, подайте, – худая костлявая рука цепляется за рукав. Лёва оборачивается и вздрагивает: лицо женщины покрыто гнойными язвами, зеленовато-желтыми, нос вдавлен в череп, а левый глаз почти весь вытек. Женщина стоит на каменных ступенях большого храма.

– Здесь много таких, – говорит Сандро. – Не обращай внимания.

– Она же больная, – возражает Ника, – ей требуется медицинская помощь.

– Она нищая, и это ее работа.

– А медицинской помощи здесь все равно не дождешься, – кивает Майк.

– Не всё, выходит, врали нам в школе, – говорит Марина.

– А вам в школе рассказывают о Банаме? – спрашивает Сандро.

– Нет, – отвечает Лёва. – Нам рассказывают о Заграничье в целом… отдельные области изучают только в институте, да и то только студенты, которые готовятся в шаманы или орфеи.

– Круто, наверное, ходить туда-сюда, от живых к мертвым, – говорит Сандро.

– Ни фига не круто, – отвечает Ника. – Очень страшно.

Она отвечает легко, потому что сейчас почти забыла свой страх. Больше того – здесь, по эту сторону Границы, тоска и печаль, с которыми она свыклась за годы после гибели родителей, покинули ее. Может, остались в промежуточном мире, в маленькой комнате, где, скрючившись в кресле, замерла безутешная женщина. Может, горе мертвой матери было так огромно, что поглотило Никины отчаяние и грусть, как океан вбирает слезы, пролитые путешественником, одиноким в бескрайних водных просторах.

А может, дело в том, что здесь, в Заграничье, Ника ближе к родителям. Она все время думает о них… Но сейчас, глядя в спину Майку, прокладывающему дорогу в толпе через плотный запах пота и пряностей, она думает: он ведь тоже потерял отца. Конечно, Майк боялся Орлока – но ведь наверняка и любил. А она, Ника, убила его – и Майк остался сиротой, как и она, даром что с неизвестным «новым отцом».

Какой-то замкнутый круг, думает Ника. Или нет, не круг, а не знающая Границ эстафета – эстафета сиротства и одиночества.

Как там только что кричала девочка: Дай монетку сиротке ?

Много нас здесь, сирот, и монетками нам не помочь.

Они живут в домике у Мигеля, двоюродного дяди Алессандро, где на вбитых в стены крючьях висят четыре гамака, заменяющие кровати, все пропахло табаком и ужасно жарко. Хорошо хоть есть душ! Марина и Ника вдвоем отправляются в дощатую хибарку во дворе и десять минут с наслаждением обливают друг друга тепловатой водой, смывая полуденный пот. Вдоволь наслушавшись их приглушенного хихиканья, взрывов хохота и плеска, Лёва барабанит в дверь, кричит: Очередь! Ваше время вышло! – и девочкам приходится наскоро вытереться и уступить место Майку с Лёвой. Тут же выясняется, что, пропустив Марину с Никой вперед, мальчишки получили душ в свое распоряжение на неограниченное время. У них-то теперь нет причин торопиться, и Лёва выходит через двадцать минут, а Майк – еще через десять.