Сергей Кузнецов - Живые и взрослые [трилогия]

Но как можно погибнуть, если нужно всего-навсего завербовать Майка?

Гоша стоит на мертвом тротуаре у пустой темной витрины, сердце колотится в груди. Кусочки мозаики складываются, все один к одному: необъяснимая спешка, легкое задание, билет в один конец… Ему соврали. Его отправили в Заграничье для чего-то другого, чего-то опасного и сверхсекретного, о чем он не должен догадаться.

Что же делать? Уже поздно задавать вопросы, уже нельзя отказаться.

А ведь на его месте должна была быть Ника. Выходит, он действительно ее спас, как и хотел. Жалко, она никогда об этом не узнает.

Интересно, сколько времени прошло у нас, думает Гоша. Если дней десять, Вадик уже должен был отдать «Хирошингу» ребятам. Но все равно – вряд ли они догадаются, что случилось.

А мама с папой? В Учреждении сказали, все им объяснят, – теперь-то понятно, как объяснят: несчастный случай, ваш сын погиб, больше его нет с нами… или еще чего-нибудь наплетут.

А ему что делать? Один в чуждом мертвом городе, ни единого друга, довериться некому…

Впрочем, почему – ни единого друга? Гоша улыбается. Ведь Майк где-то здесь. Да, Гоша должен был его завербовать – но теперь он придет к Майку за помощью. Может, вдвоем они придумают, как Гоше вернуться назад.

Впрочем, постой. Может, Гоша просто пересмотрел шпионского кино? Может, нет никакой ловушки, и он всего-навсего выполнит простое задание, а потом появятся настоящие опытные разведчики и переведут его назад? Может, надо поверить Юрию Устиновичу? В конце концов, Учреждение охраняет живых – почему Гоша им не доверяет?

Он вспоминает Нику. Не так-то хорош этот мир, говорила она. Все верно: не так-то хорош, чтобы верить тем, кто его охраняет.

Тем более когда они все время врут.

Что же, Юрий Устинович, думали, на дурачка напали? Как бы не так!

Гоша подходит к уличной будке с телефоном-автоматом, бросает в щель мертвую монетку и набирает номер, который заучил наизусть в Учреждении.

Сначала гудки, а потом знакомый голос говорит: алло! Да, тот же мальчишечий голос – и Гоша, стараясь унять стук сердца, говорит по-инглийски:

– Привет, Майк. Это я, Гоша. Давай, что ли, встретимся?

Марина гладит тускло отсвечивающую рукоятку «Хирошингу-2001».

Как там Ард Алурин говорил? Легко взять, трудно выпустить?

Пистолеты лежат на кухонном столе в чистенькой Марининой кухне, и от них веет угрозой, памятью о фульчи-атаках, нападениях зомби и ромерос.

Лёва, забрав сверток у Вадика, сразу привез Марине – вдруг дома Шурка найдет? Можно подумать, если найдет Маринин папа, будет лучше. Ну, ничего, Марина как-нибудь спрячет, не это сейчас главное. Главное – куда исчез Гоша…

Марина прикусывает прядь волос и тут же выпускает изо рта – она уже не девочка, пора бросать дурацкие привычки. Что там Вадик говорил про Гошу и Учреждение? Она делает глубокий вдох и тянется к телефонной трубке.

– Дядя Коля? Это Марина. Мне надо с вами встретиться… по одному важному делу.

Кажется, сказала с правильной интонацией: по-деловому, по-взрослому.

– Ну, здравствуй, Марина.

Голос у Юрия Устиновича усталый и добродушный, но вместе с тем строгий. Юрий Устинович сидит в глубоком черном кресле за огромным полированным столом, за спиной – портрет основателя Учреждения: аскетичное лицо с холодными, безжизненными глазами. На столе – раскрытая папка и несколько телефонных аппаратов. На одном вместо циферблата – изображение звезды в серебряном круге. Марина догадывается: это тот самый прямой телефон , в Главную башню. Девчонки в новой школе говорили, такие телефоны бывают только у самых больших начальников.

Впрочем, что начод Ищеев – большой начальник, и так понятно: достаточно послушать, как говорит с ним дядя Коля. Словно проштрафившийся первоклашка – с Рыбой.

Марина так никогда не разговаривала – и сейчас не будет.

– Здравствуйте, – она старается говорить независимо и решительно. В конце концов, она же пришла сюда не просить, а требовать отчета.

– Николай Михайлович сказал, что ты хочешь узнать о своем друге… – Юрий Устинович опускает глаза к папке. – …Георгии Ламбаеве?

Фальшивит, ой, фальшивит! Марина уверена, что ее собеседник отлично помнит Гошины имя и фамилию. Делает вид, будто это малозначительный, заурядный случай, и он, мол, согласился встретиться с Мариной только потому, что дядя Коля попросил.

С неохотой Ищеев говорит, что Гоша сам пришел, рассказал, что случилось на Белом море… Потом вздыхает:

– Зря вы, ребята, сразу во всем не сознались. Было бы куда лучше. А мы-то гадаем, мучаемся – что там произошло, почему вдруг такие дыры в Границе? Не надо ли принять специальные меры, чтобы это не повторилось… Зря, очень зря вы нам ничего не говорили. Мы же общее дело делаем, защищаем Границу, правильно?

Марина кивает. Ну да, защищаем Границу. В принципе, она ничего не имеет против – она ж не Ника, Марине спокойней, пока есть Граница: навидалась мертвых, на всю жизнь хватит.

– Вот и Гоша ваш тоже со мной согласился, – продолжает Юрий Устинович. – Признал вину и выразил, так сказать, желание искупить. Попросил дать задание, чтобы, так сказать, загладить…

Юрий Устинович тяжело вздыхает. Тяжелые руки отражаются в полированной столешнице и там, по ту сторону отражения, кажутся еще тяжелее и темнее. Марина заставляет себя поднять глаза и посмотреть собеседнику в лицо – папа учил: так всегда нужно поступать, если не хочешь, чтобы подумали, будто боишься или не уверена в себе.

– Мы пошли мальчику навстречу, организовали ему Переход, – продолжает Ищеев, – выдали простое задание, совсем легкое, выполни – и будь доволен, что хорошо поработал… И это, Марина, была наша ошибка. У нас, в Министерстве, тоже случаются ошибки.

Марина сдерживает улыбку, представляя, как бы вытянулось это величественное лицо, скажи она сейчас, что самая известная ошибка Учреждения называется «трагедия минус пятого года».

– Короче, твой друг провалил задание, – вздыхает Юрий Устинович.

– А зачем вы вообще его туда посылали? – говорит Марина, не в силах подавить звенящее в голосе возмущение. – Необученного мальчишку, который даже школу не закончил? А его родителей вы известили?

За спиной покашливает дядя Коля. Если он хочет сказать Марине, что с Юрием Устиновичем так не разговаривают, – сколько угодно: Марина таких намеков не понимает.

Помнится, в пятом классе Лёве поставили двойку по поведению: он, мол, обливался из брызгалки на перемене. Из брызгалок стреляли, конечно, все – но Лёва, как назло, попал в ДэДэ, выходившего из мужского туалета, вот и получил двойку. Лёва, конечно, двойку легко бы пережил, но Марина возмутилась и отправилась за справедливостью к директору. У директора как раз была Рыба, но Марину это не остановило, и она убедительно – ей так казалось – объяснила, что правосудие не может быть избирательным: либо надо ставить двойки всему классу, либо исправить Лёвину двойку, потому что в ДэДэ он попал случайно, она, Марина, может это подтвердить – целился-то Лёва в нее, она как раз пробегала мимо туалета и поэтому должна как минимум разделить ответственность. Рыба тогда тоже покашливала, пытаясь остановить Маринину пылкую речь, но тщетно. Впрочем, директор только посмеялся, двойку исправили, а с Лёвы взяли слово, что до конца весны он брызгалки в школу носить не будет. Марина хотела было из солидарности тоже ходить без брызгалки, но потом передумала: жаль было лишиться возможности запустить струю за шиворот Оле Ступиной.