Алексей Гришин - Поколение живых

— Мне тоже, — задумчиво произнес Шед, выслушав речь гостя. Гость открыл глаза и с пониманием посмотрел на Шеда.

— Рад, что вы меня понимаете. Я хотел бы сообщить некоторые условия, довольно безобидные, которые позволят сохранить наш маленький секрет.

— Назовите их, — печально ответил Шед.

— Сейчас в городе довольно трудно вести дела. Все контролируется вашими людьми. А людям в колониях многое необходимо. Лекарства, к примеру. Техника.

— Оружие, — подхватил Шед.

Гость кивнул.

— Возможно и так. Детали можно будет обсудить позже. Мы договорились?

— Конечно, — Шед встал из-за стола и подошел к гостю, — хотите выпить?

— Не откажусь.

Шед вышел из комнаты и минуту спустя вернулся с бокалами и бутылью. Налил себе и гостю, чтобы тот видел, и первым пригубил свой бокал.

— Не бойтесь, не отравлю, — улыбнулся Шед и включил медиатор. Посреди комнаты возникло лицо Карла, как раз начавшего очередное выступление.

Шед уселся рядом с гостем и поглядывал на выражение лица гостя, потягивая вино. По мере выступления, лицо гостя вытягивалось все сильнее. Когда Карл закончил свою речь, рассказав правду о нападении гарнизона и понесенном им суровом наказании, гость побледнел и выронил бокал из рук.

Шед опустошил свой бокал и поставил его на стол.

— Итак, мы остановились на условиях, — продолжил Шед, — так как секрет стал достоянием общественности, вы нарушили только заключенное соглашение. Сейчас самое время обсудить этот момент. Мои условия таковы: вы выясняете, кому из вашей группы тяжело держать язык за зубами, и сдаете его мне. Детали обсудим позже. Проваливайте теперь.

Гость, дрожа и покрывшись испариной, еле доковылял до двери и вышел. Почти в тот же момент Карл появился в дальнем углу зала из тайного хода.

— Твой гость ушел? — Осведомился он.

— Да, уже ушел. Выступление было великолепным! Даже я почти поверил, что все так и было.

— Чего он хотел?

— Не поверишь — он пришел меня шантажировать. И чем — информацией о Мираже!

Карл рассмеялся и подошел к Шедовскому рабочему столу, усевшись в кресло.

— Неужели? А я как раз вещал на эту тему на весь город?

— Именно. Видел бы ты его лицо, — Шед покачал головой, — такого идиота надо было поискать. Нет, он действительно думал, что я испугаюсь раскрытия правды? Что вся эта история с нападением Програда была придумана, чтобы не уронить мой авторитет? Что хоть кто-нибудь из жителей архипелага оторвется от тарелки, чтобы уличить меня во лжи, когда всем и так известно независимо от того, что я говорю, что Мираж-5 был наказан?

— Ну, он мог просто использовать этот факт, начав какую-нибудь игру против тебя.

— Мог, — согласился Шед, — но не использовал. Игра ведется по правилам. Если кто-то обыграет меня, я молча освобожу это кресло, на котором, кстати, какого-то черта сидишь ты, и уйду. Но они же хотят даром, без риска для жизни и здоровья. Теперь этот недоумок пойдет устраивать внутреннее расследование — кто распространил слух. Перережут друг друга, пока разберутся кто виноват. Никто из них не способен на геройство, самопожертвование. Им плевать, правду я говорю или лгу, ни один не пойдет за эту правду умирать, пока за ложь можно жить.

— Тебе виднее, — развел руками Карл. Шед расхохотался.

— Да уж конечно, мне виднее! Будто ты от них чем-то отличаешься! Таян-то серьезно думал, что за его идею будут умирать, бороться. А нет. Не нужна была идея. Хлеб на столе, все сыты, в тепле и безопасности. Было это при Таяне? Нет. Я это все обеспечил. Сейчас начнутся брожения, метания… Отделение колоний, самоуправление, независимость… Но как только отдельный человек встает перед выбором — умереть или жить — он знает, что выбрать. А выбор — умереть или жить вечно — вообще смешон. Через сотню лет они будут трястись за свои жизни, как скупердяй над монеткой. Будут считать года, красоваться перед зеркалами. Везде будут зеркала, будь уверен. А детей, рожденных молоденькими подружками, для того и выращенных, будут душить в колыбелях. Потому что дети всегда замещают родителей. Свергают. Вытесняют. Лет сорок сыны подождали бы наследства, но кто сможет ждать его вечность? Через сто лет те, кто останутся живы, кто совладает с бессмертием, и составят костяк нового, стабильного общества. Мы станем великой державой, когда все, кто неспособен на это, отживут свои никчемные жизни.

— Давно от тебя такого не слышал, — задумчиво произнес Карл, — меня-то все более чем устраивает. А что же ты Церберше оставил ребенка?

— Она в таком положении, что может позволить себе любую причуду. Эта причуда довольно безобидна.

— Положение? — Поднял бровь Карл, — разве вся эта заваруха нужна была не для того, чтобы поумерить ее пыл?

— Наоборот, совсем наоборот. Давай как раз сейчас и обсудим лояльность некоторых наших колоний.

— Давай. Кстати, слышал слух?

— Какой? Порадуй-ка, — заинтересовался Шед.

— Будто бы ребенок Церберши — от тебя.

— А, — Шед махнул рукой, — слышал, конечно.

— Сколько в этом слухе правды?

— Ни слова.

— Да неужели… — Карл хитро прищурился, — так ли уж ты был искренен, когда говорил про детей?

— Мой сын, — раздраженно ответил Шед, — родившийся четыре столетия назад, был казнен два столетия назад за попытку свергнуть меня. Я убил его собственными руками. Нужен ли мне еще один ублюдок, считающий себя вправе наследовать что-то больше, чем мою кровь?

Карл побледнел, вылез из кресла и направился к выходу.

— Я тебя иногда боюсь, Шед.

— И это правильно, — задумчиво ответил Шед, погрузившийся глубоко в прошлое и сжимая бокал. Сколько столетий правил он, сколько восстаний подавил, сколько жизней он вознес а сколько — сгубил? Карл не знал ответа на эти вопросы, да и не задумывался — до сих пор.

— Давай завтра обсудим. После выступления хочется немного проветриться.

— Иди, — ответил Шед, не поворачивая головы.

Когда Миррель заплакала в очередной раз, у Тисы не было уже сил злиться. Она вошла в ее комнату, заваленную игрушками со всего города — где теперь дети, игравшие в них, и родители их? Подошла к девочке, подняла и осмотрела. Потом сняла стальную перчатку, с шумом упавшую на пол, и прощупала живот и грудь пальцами. Девочка смотрела на нее мокрыми от слез глазами, но сидела тихо.

— Открой рот.

Миррель послушно открыла рот. Тиса осмотрела зубы, гортань — все было чисто.

— У тебя ничего не болит, — констатировала она, — почему ты плачешь?

Девочка ничего не ответила. Это злило проградку — на ее родине уже в два года начинают говорить. Девочке было три, а она молчала, хотя связки и слуховой аппарат были в порядке. Кожа, неестественно смугловатая, странно сочеталась с красными глазами и короткими масляными волосами. Не проградка и не землянка.