Елизавета Сагирова - Запад

Первые инструкции мы получили сегодня же вечером. Точнее, получил их Белесый, потому что сейчас и в дальнейшем Михаил Юрьевич пожелал общаться только с ним. Мотивы такого решения остались для нас загадкой, ведь, если рассуждать логически, виноват бывший охранник был не меньше и не больше остальных. Белесый не скрывал самодовольства, когда протянул руку за единственным в нашем распоряжении телефоном. Он улыбался, пряча гаджет в карман, а я готова была визжать от досады — ведь теперь шансы избавиться от этой бледной занозы таяли на глазах.

И не я одна была недовольна таким распределением ролей. До сих пор мы привыкли считать Дэна нашим негласным лидером. Это никогда не обсуждалось, но казалось естественным и правильным. Видеть же главного в Белесом не хотел никто. И в знак протеста на вечернем совете было решено всем обзавестись своими телефонами, чтобы быть на постоянной связи друг с другом, а в случае нужды дозвониться до Михаила Юрьевича напрямую, без ненужных нам посредников. Кое-какие деньги у нас были: Дэн получил их на дорожные расходы вместе с паспортами и билетами.

— Должно хватить, — успокоил он меня. — Мы возьмём самые простенькие трубки.

— Для Бранко тоже? — я вспомнила то, что посулила сербу, когда уговаривала отправиться с нами. Если получится исполнить обещание и дать ему возможность поскорее связаться с Доннелом, то хоть на этот счёт моя совесть будет спокойна.

— Для всех, — кивнул в темноте Дэн, — Это необходимо на случай, если мы вдруг окажемся оторваны друг от друга. А такое очень даже возможно.

— Почему ты так думаешь?

Дэн помолчал, посопел, но всё-таки ответил, понизив голос почти до предела слышимости:

— Не нравится мне, что Яну и Иге оставили их настоящие имена. Юрьич обмолвился, что это понадобится, чтобы направить погоню по ложному следу, а значит, ребятам скорее всего придётся ехать куда-нибудь отдельно от нас. Я вообще подозреваю, что до конечной цели должна будешь добраться только ты.

Я ошарашенно молчала. Удивил даже не столько сам факт того, что нас используют втёмную, словно пешки в некой игре, сколько то, что Дэн понимает это, но всё равно едет.

— И что делать? — потерянно спросила я, не найдя других слов.

— То, что должны, — просто ответил друг. — То, что скажут.

Белесый у себя на верхней полке громко всхрапнул, словно соглашаясь с этими словами.

— Но, Дэн, — я всё ещё не понимала, куда он клонит, — разве ты не хочешь знать, к чему нас всё это приведёт? Почему мы должны делать только то, что скажут? Мы же можем поставить Михаилу Юрьевичу условие — либо все мы до конца вместе и не расстаёмся, либо пусть посылают кого-нибудь другого!

— Я не стану этого делать, — так же спокойно, но непоколебимо ответил Дэн.

— Почему?! — я забыла, что нужно говорить шёпотом, и почти вскрикнула, отчего Белёсый снова всхрапнул и заворочался во сне. Мы подождали, пока он затихнет, и это дало мне немного времени, чтобы начать самую малость понимать позицию друга.

— Ты что же, — теперь я шептала еле слышно, — готов… как там сказал Михаил Юрьевич? Ставить общие интересы выше своих?

Мои волосы шевельнулись от лёгкого дуновения, и я поняла, что Дэн беззвучно смеётся в темноте.

— Эх, малявка, — его губы почти касались моего лба. — Я даже завидую твоей способности жить одним моментом. Ты не заглядываешь вперёд, не интересуешься ничем, что не касается тебя напрямую. Это, наверное, здорово. Для тебя. Но ответь: ради чего, начиная с приюта, мы всё это затеяли? Для чего были запрещённые книги, прогулки, стрельба из рогаток, ваш с Яриной побег? Разве мы с тобой не говорили, как хочется всё изменить? И что для этого нужно найти тех, кто думает так же, как и мы? Других .

Мне очень не хотелось отвечать. Я понимала, что мой ответ разочарует Дэна, возможно, даже оттолкнёт, но промолчать, а тем более соврать, тоже не могла.

— Я хотела только убежать на Запад, как сказала мне моя мама. Я всё делала лишь для этого.

— Знаю, — как ни странно, голос Дэна звучал по-прежнему доброжелательно. — Но тогда ты была ребёнком. Сейчас тебя, конечно, тоже нельзя назвать взрослой, но неужели ты с тех пор совсем не стала мыслить иначе?

— Стала, — ответила я, но, прежде чем Дэн успел обрадоваться, пояснила. — Раньше я хотела попасть туда, где мне будет хорошо. Теперь хочу найти родителей, потому что с ними мне будет хорошо везде. Остальное меня не волнует.

— И ты никогда не думала, что, вместо того чтобы бежать туда, где будет хорошо, можно сделать так, чтобы хорошо было здесь?

Я вспомнила Оазис. Бетонный пирс, к которому день и ночь причаливали юркие катера и белоснежные яхты, сходящих с трапов холёных гостей — сильных мира сего, сорящих деньгами направо-налево, высаживающихся на этот не отмеченный ни на одной карте остров, чтобы вкусить удовольствий, запрещённых там, откуда они приплывали. А потом, вернувшись, делать вид, будто свято придерживаются той лживой морали, что навязывают народу. И ответила на вопрос Дэна:

— Я не верю, что здесь может быть хорошо.

— А вот это зря, — серьёзно шепнул он. — В истории хватает примеров, когда люди заставляли меняться мир вокруг себя. Главное — поверить, что это возможно. Русь была когда-то страной свободных людей, не слушающих поповские россказни. Она снова может стать такой, и тогда нам не понадобится никуда бежать.

— И сколько на это уйдёт времени? Мы не доживём.

— Ещё как доживём! Революции свершаются мгновенно, в этом их притягательность для народа.

— Так всё-таки революция? — не спросила, а скорее утвердила я для себя.

По голосу Дэна было слышно, что он поморщился.

— По сути, да, но мне не нравится это слово: напоминает ту революцию, которая привела ко всему этому мракобесию — Христианскую. Я предпочитаю говорить — восстание. Ведь мы просто хотим вернуть то, что было раньше.

— И поднять железный занавес? — задавая этот вопрос, я почему-то думала про Ральфа Доннела. Ральфа, который сейчас не может попасть на Русь.

— Желательно, хотя пока думать об этом слишком рано, — ответил Дэн и дунул мне в переносицу. — Но боюсь, пройдёт много времени, прежде чем внешний мир снова сможет принять нас.

Мы замолчали, вслушиваясь в мерный перестук колёс. Вагон покачивало, Дэн ровно дышал в каких-то миллиметрах от моего лица, и это было так удивительно не похоже на всё, что происходило в последние дни, что казалось почти нереальным, а оттого — несерьёзным. Не хотелось думать ни о каких важных делах, не хотелось ни беспокоиться о завтрашнем дне, ни тем более определяться в своём отношении к грядущей революции или восстанию, как это ни назови. А хотелось мне спать. И ещё, где-то глубоко в душе — чтобы Дэн обнимал меня, пока я сплю.