Елизавета Сагирова - Запад

Мужичок оборвал себя на полуслове и посмотрел на нас совсем иначе — настороженно и отчуждённо. Крякнул, неловко поднялся, чуть не ударившись головой о верхнюю полку и, буркнув:

— Ну, в общем, приятного пути, — заспешил прочь по проходу.

— Чего это он? — спросил Дэн, растерянно глядя ему вслед, а Бранко добавил:

— Как будто испугался…

— Конечно, испугался, — самодовольно заверил Белесый. — Принял нас за вояк командировочных, больше не за кого. А вояки в Благовещенске сейчас единственная власть.

— А про каких ссыльных он говорил? — спросила я, прикидывая, как бы вернуть себе заброшенный под потолок рюкзак.

— А про таких, доча, — Белесый протиснулся к окну, развалился там, как барин, — которых в шахты спускают. Пока вы ушами хлопали да в номерах отсыпались, я с бабкой говорил. Про то, что нас может ждать в Благовещенске, узнавал.

Все остальные тоже начали рассаживаться, не сводя с Белесого вопросительных взглядов.

— И узнал, — он излучал превосходство, как обожравшийся сметаны кот. — Этот город до сих пор не стал частью нейтральных земель только потому, что поблизости ещё есть действующие золотоносные шахты, а их, понятно, никто не бросит. Вот вам и всё нынешнее население Благовещенска: ссыльные да вертухаи, они же погранцы и полиция, в одном лице.

— Что-то я такое слышал в колонии, — задумчиво обронил Дэн. — Про добычу золота в Сибири, куда если уж кого погнали, то назад не жди. Весёлое место нас ждёт.

Словно подтверждая его слова, впереди хрипло вскрикнул тепловоз, а в следующую секунду состав дёрнулся, заставив нас вздрогнуть, и тяжело тронулся в путь.

Первый день на пути в Благовещенск я провела в дискомфорте. Плацкартный вагон гудел, как улей. Нашими соседями оказались всё те же работяги, едущие, как я поняла из обрывков их разговоров, на вахту в Читу, которую государство пыталось вернуть к жизни. Не знаю, насколько успешны были его попытки, но, судя по тому, что сразу после отправления поезда трудящиеся на этом поприще начали шумно употреблять что-то не то алкогольное, не то нюхательное, дело предстояло нескорое.

Я заняла одну из верхних полок и старалась стать как можно незаметнее, потому что каждый снующий по проходу мужчина (а сновали туда-сюда они часто) пялился на нас с Яринкой. Запахи в вагоне стояли дивные: застарелый пот, грязные носки, несвежая еда и питейный дух не давали дышать полной грудью даже при приоткрытом окне. Но самой тяжёлой оказалась невозможность уединения. Я хотела побыть с Дэном, обсудить с ним последние события, услышать слова ободрения и утешения. Я хотела целоваться и обниматься, чтобы не терять ни минуты из того, возможно, недолгого срока, что был отпущен нам на любовь.

Мы пробовали выходить в тамбур, но там стоял едкий дым табака самокруток, которые, ни от кого не таясь, крутили работяги. Крутили — и забивали туда, судя по запаху, не только табак: видимо, вдали от столицы привычные запреты переставали действовать. В других вагонах творилось то же самое, вагона-ресторана в поезде вообще не предполагалось, и побыть вдвоём было абсолютно негде.

Чтобы скоротать время, я вертела в руках телефон, играла в незамысловатую игру-змейку и печально размышляла о том, что, если Дульсинея Тарасовна не обманула (а зачем бы ей было обманывать?), то уже за Читой наши новые гаджеты, на которые потрачено столько денег, превратятся в бесполезные куски пластмассы. Чита представлялась мне теперь неким рубежом, за которым начнётся другой мир — дикий мир без телефонной связи. Удивительно: когда я умудрилась так привыкнуть к тому, что эта связь обязана быть? Особенно учитывая, что большую часть жизни прекрасно провела без неё.

Единственное, что радовало меня на фоне всего остального — тайга. Тайга за окнами поезда. Темнохвойная, дремучая, бескрайняя — здесь и теперь она выглядела именно такой, какой я помнила её и любила. Поэтому и смотрела в основном на тайгу, пока она не скрылась в коротких северных сумерках.

Но и ночь не принесла облегчения. Суровым сибирским вахтовикам, судя по всему, отдых не требовался, и они продолжали гудеть так же ровно и непрерывно, как в начале пути. Хлопки тамбурных дверей и шарканье ног не прекращались, кого-то утробно рвало в туалете, кто-то — видимо, самое слабое звено — громогласно храпел. А когда, несмотря на всё это, в какой-то момент мне удалось задремать, над ухом раздался настойчивый шёпот:

— Дайка, проснись. Дайка! Проснись, надо поговорить.

Кое-как разлепив один глаз, я увидела перед собой Бранко, который уже примерялся потрясти меня за плечо. Остальные не то спали, не то пытались уснуть.

— Ну что ещё?

— Доннел звонил.

Да чтоб тебя…

— А я здесь при чём?

— При том, что нужно поговорить, — не стал менять пластинку Бранко — и настойчиво потащил меня за руку к краю полки.

Пришлось подниматься, сползать вниз, стараясь не разбудить спящего там Дэна, и следом за Бранко идти сквозь веселящийся вагон к тамбуру. В тамбуре оказалось не только накурено, но и очень шумно: колёса состава грохотали, казалось, прямо там же, словно и не было между ними и нами дребезжащего металлического пола.

— Что случилось?! — почти прокричала я, едва захлопнув за собой дверь. И Бранко закричал в ответ:

— Звонил Доннел! Здесь его люди!

— Какие люди? Где? В поезде?!

Серб набрал в грудь воздуха, приблизил лицо к моему уху и начал было объяснять, но тут двери тамбура снова открылись, и через порог шагнул Дэн. Заспанный и сердитый, он хмуро оглядел нас, замерших в позе заговорщиков, и вопросительно поднял брови.

Бранко опомнился первым, поспешно отступил от меня и, сделав неестественно радостное лицо, возвестил:

— А мы подышать вышли, не спится что-то!

Учитывая сизый от табачного дыма воздух, слова про «подышать» прозвучали особенно нелепо, и я махнула на Бранко рукой.

— Да хорош, не надо! Говори правду, Дэн в курсе, я ему всё рассказала.

Бранко было поник, но потом пожал плечами и, перекрикивая грохот колёс, пересказал нам свой последний разговор с Ральфом.

Около трёх ночи наш поезд прибыл в Иркутск, где должен был простоять двадцать пять минут и где нам была назначена встреча с некими людьми, присланными Ральфом. Присланными, чтобы забрать меня и Бранко. К счастью, Яринка, Ян и Белесый к тому моменту крепко спали, и никто не спросил, зачем мы втроём покинули состав, едва он только замер у платформы.

Иркутск встретил нас тишиной и темнотой. Только у входа в здание вокзала, совершенно заброшенного на вид, горела одинокая лампа. Немногочисленные пассажиры, сошедшие здесь, быстро исчезли, и мы остались на перроне в компании сонного начальника поезда. Даже сопровождавшие его полицейские на этот раз не показались.