Геннадий Михеев - Карта русского неба

- Допрыгался Алеша Божий человечек. - Заключил Мотя.

Жуков не стал уточнять, до чего. Опыт подсказывает: надо слушать - человек сам все доложит.

Оно конечно, водка конектит пипл, но и раскручивает маховичок. Само собою, двухсот пятидесяти для двух желудков оказалось недостаточным вливанием. Взяв у Жукова спонсорскую сумму, Мотя смотался к какой-то Зойке и принес поллитру. Миша, понюхав из стакана, передернулся: сомнительное паленое пойло. Боясь обидеть человека с посттравматическим синдромом, хватанул. Поперхнулся, все вылилось наружу.

- Не в то горло вошло. - Оправдался Жуков.

- Наверно мало упражняешься. А на шоу ты попамши удачно. Вона за тем оврагом у нас гора, называется Волосатой. Называется так потому как обросла как пезда. Вот завтра там будет финальный такскаать акт. Посмотришь, корреспондент.

- Акт чего?

- Таво. Алексия этого того завтре. И па-де-лом. Неча тут у нас разводить всякое.

Очень скоро Мотю изрядно развезло Он уже нес какой-то бред. Вот тебе и покурили.

...Когда вернулись в дом, прям заметно было, что Клава готова наброситься на брата с кулаками. Но постеснялась чужого человека. Да к тому же дети уже спали. Или не спали, лежали молча заткнувшись. Мише хотелось еще и засосать пивка. Но не было. Но он и без того провалился в забытье.

Проснулся среди ночи потому что кто-то его трогал. Сквозь тюль пробивался свет взошедшей Луны, в котором Миша угадал Клаву. Она была отвратительно нага. Женщина прошептала:

- Тс-с-с...

Она стояла на коленях, большие груди белели как две дыни. Распущенные волосы закрывали плечи, исполненные чем-то вечным глаза светились нехорошим...

- Я вообще-то имею привычку хранить верность жене. - Так же заговорщицки прошептал Жуков. Он солгал, нет у него такой привычки. Хотя жена в общем-то имеется. Но Мише было страшно.

- А ты запросто, без привычки... Все спят - никто не...

Миша привстал, опустил ноги. Клава обняла его колени, будто она рабыня какая-то. Ну, совершенно неловкая ситуация. Разве она не понимает, что просто непривлекательна? О, Господи, сказал себе Жуков, и что же мне с тобой делать...

- Хорошо, хорошо, встань... - Тихо и примиряюще произнес Миша. - Давай просто поговорим.

Он набросил не Клаву одеяло. Та покорно устроилась рядом. Из глубины ее глаз текли слезы. Понятно, подумал Жуков, хочет мужского тепла. Рядом прыгнул еще и кот, начал с мурлыканьем втираться.

- Муж-то где?

- Муж... объелся груш... - Клава грязно выругалась на мотив караганды.

- А дети - чьи?

- Дочкины. Она у вас, в Москве. Решает тему личной жизни.

- И отец детей, надо полагать, там же, где и твой муж.

- Ну почему. Он в тюрьме. Вторая ходка. Не повезло нам с ним.

- Ты счастливая. Трое внуков. - Вообще Миша намекнул, что Женщина уже в возрасте, пора и окститься.

- Ага. И этот. Обалдуй. ты зря это с Мотей. Он неделю теперь просыхать не будет. Придется тебе спонсировать.

- Ладно. А он чё без семьи?

- Непутевый. Да и не всем в жизни везет.

- Это точно.

- Так-то он нормальный. А капля попала - дурак. На войну уходил, не пил...

- Я тоже.

- Погоди... - И Клавдия впилась своими глазами в Мишины. Жуков понял: ей хотя бы ощутить мужика-то. Он склонился и прикоснулся своими губами е ее влажным губам. Клава отстранилась. Скидывая с себя одеяло, обмолвилась:

- Эх, Миша, Миша... скоро у нас будет весело. Выспись.

Заснуть Жуков больше не смог. Вот если б под бок легла прекрасная пейзанка, Миша бы точно не вспомнил про гименеевы узы. Как там гласит народная мудрость: мужик как пес, пять шагов от дома отошел - и он уже ничей. Скорее сработало элементарное отвращение: неизвестно какие Венерины подарки в этой караганде.

И сколько лет этой Клаве-клавиатуре: сорок, шестьдесят? А вдруг - ведьма? Дал бы ей - как в мрачной фантазии Гоголя оседлала бы - и давай кружить над Волосатой горой! Эта гора представилась Жукову каким-то исчадием, над которым порхают потные голые бабы. Уф-ф-ф...

Оно конечно, на улице не остался - и то слава Богу. Сам бросился в авантюру, пенять не на кого. А может вообще хозяйка просто хотела ублажить гостя? По местным меркам Миша отвалил за ночлег приличную сумму. Как говорится, рыбку съела, ну, а то что никуда не села... да пусть так полежит.

Клава встала со вторыми петухами. Слышно было, как блеет коза, ругаются куры. Хозяйство... Немного понежившись, встал и Жуков. Понаблюдал детей-ангелочков, раскиданных по "сексодрому", на котором их скорее всего и сделали горе-родители. Из соседней комнаты доносился Мотин бабский храп.

Миша вышел во двор – и столкнулся с Клавой, которая, ничего не сказав, дружелюбно улыбнулась. Жуков ожидал, окрысится, ан нет - выглядела позитивной, как будто ей все же вдули. Миша, сказал, что пройдется ПОДЫШАТЬ ВОЗДУХОМ. Сам же вернулся на распутье и рванул на левую улицу в надежде узнать дом старика. Все надо доводить до логического конца.

Ну, слава Господу! Синего цвета хату Жуков узнал. Три оконца на улицу, без палисадника. Правда, они забиты досками. по фасаду белым надпись:

"ВАС НАСТИГНЕТ КАРАЮЩИЙ МЕЧ"

Ну, и много чего начертано мелким - от "бесы разыгрались" до "ангелы пока спят". А поле битвы, подумалось Михаилу, - сердца людей. На двери - а крылечко в глубине двора - наклеена бумага. Калитка на висячем замке, но рядом - пролом в заборе. Жуков вошел чтобы убедиться: действительно, опечатано.

А вот знакомая скамеечка под грушей; на ней (скамеечке, конечно, а не груше) они сиживали со стариком и тот все ворчал. Да мало ли таких чудаков было в журналистской практике Жукова! Просто сложились обстоятельства: попутчики, знакомая станция "Безродная", приступ сентиментальности, возможно, творческий кризис. Когда-то Жуков сочинял стихи, выпущена была даже книжка. Теперь не до поэзии, одна журналистика, будь она неладна.

Сел на скамейку Миша неудачно: она с треском проломилась. Деревяшка сгнила. Встав с земли, Жуков как-то нехорошо рассмеялся.

Шоу вау

Как и следовало ожидать, Мотя попросил проспонсировать в смысле бухла. Да и повод святой: Петровича-то помянуть надо по-человечески. Пока шли к кладбищу, встретили немало одетых как на праздник людей. Прям задротовский бродвей.

На могиле не было креста. А стоял деревянный столб, на котором начертано:

"ЛЕОНИД ПЕТРОВИЧ ХОДЫРЕВ ПОДВИЖНИК"

Даже дат рождения и смерти не указано, и фотографии нет. Зато холмик весь в цветах, причем, не искусственных, "вечных", а натуральных, хотя и подвядших. А под столбиком горела лампадка.

Мотя (Жуков к нему конечно обращался: Матвей Иваныч, но Мотя он и есть Мотя) прихватил соленые огурцы и сало с черным хлебом. Миша не отказался глотать бурду только потому что неизвестно, как поведет себя человек, контуженый в Чечне. Что характерно, от пойла уже не передернуло.