Ким Робинсон - Черный воздух. Лучшие рассказы [сборник litres]

– О'кей.

Щелк.

Несомненно, им даже в головы не приходило, что я способен применить против них их же методы, или хоть как-нибудь им воспротивиться, или хотя бы заметить нечто неладное. Почувствовав это, я пришел в ярость… но и испуган был не на шутку. Живя в Вашингтоне, округ Колумбия, читая о нераскрытых убийствах, о мутных субъектах без определенных занятий, всем нутром чувствуешь векторы силы, борьбу окружающих правительство теневых группировок… Конечно, слепому кажется, будто он-то, по причине ущербности, от призрачного мира интриг и закулисной грызни в стороне: слепого, дескать, кто же станет трогать… И вот теперь я понял, что втянут во все это – взаправду, без дураков, и помощи ждать неоткуда. Попробуй тут не испугайся.

Однажды вечером я, с головой погруженный в «Облачно-камерную музыку» [44] Это музыкальное произведение исполнялось на изобретенном Гарри Парчем инструменте, облачно-камерных чашах. Такое название инструмент получил оттого, что «чашами» служили части 12-галлоновых бутылей, обнаруженных Парчем в Национальной лаборатории им. Лоуренса в Беркли, где они служили облачными камерами (или камерами Вильсона) для отслеживания траекторий субатомных частиц. Гарри Парча, парил среди огромных, округло-стеклянных нот, и тут в дверь позвонили.

Я снял телефонную трубку.

– Алло?

– Это Мэри Унзер. Могу я подняться?

– Разумеется.

Нажав нужную кнопку, я вышел на лестницу.

Наверх Мэри поднялась без сопровождающих.

– Простите, что беспокою вас дома, – прогудела она, слегка запыхавшаяся (какой голос!). – Ваш адрес нашелся в телефонной книге. Вообще-то мне не следовало…

Остановившись передо мной, она коснулась моего правого плеча. Я, подняв руку, придержал ее локоть.

– Да?

Нервозный, гортанный смешок.

– Вообще-то меня здесь быть не должно.

«Значит, вскоре вас ждет куча неприятностей», – едва не сорвалось с моего языка… но ведь она, разумеется, знала, что моя квартира нашпигована «жучками»? И наверняка явилась ко мне не по собственному почину?

Однако трясло ее здорово – настолько, что я, подняв и свободную руку, слегка сжал ее плечи в ладонях.

– Что с вами? Все в порядке?

– Да. Нет.

Нисходящие ноты гобоя, смех, что на деле не смех… Казалось, она напугана, очень напугана. «Если все это игра, то игра просто мастерская », – подумалось мне.

– Входите, – пригласил я и повел ее внутрь.

В квартире я подошел к стереосистеме и выключил Парча, но затем, передумав, включил его снова. Я и сам здорово нервничал.

– Присаживайтесь… диван замечателен. Хотите чего-нибудь выпить?

Внезапно происходящее показалось мне чем-то ирреальным – мечтой, одной из моих фантазий. Подобному впечатлению весьма способствовала облачно-камерная фантасмагория… и вообще, откуда мне знать, что в этом мире реально?

– Нет. Или да.

Снова все тот же смех, что на самом-то деле не смех…

– У меня пиво есть.

Отправившись к холодильнику, я вынул пару бутылок, откупорил их.

– Итак, что происходит? – спросил я, устроившись рядом с Мэри.

Слушая ее, я неспешно потягивал пиво, а она время от времени прерывалась, делая долгий глоток.

– Одним словом, по-моему, чем лучше я понимаю, что вы говорите о передаче энергий между n-мерными многообразиями, тем лучше понимаю, что… что случилось со мной.

Однако голос ее изменился – сделался куда менее звучным, куда менее носовым, часть обертонов исчезла.

– Даже не знаю, что могу вам сказать, – ответил я. – Это… не то, о чем я могу рассказывать или даже писать. Видите ли, все, что мог, я уже высказал. В статьях.

Последнее прозвучало чуть громче всего остального, для публики (если таковая имеется).

– Э-э…

Ее рука, накрытая моей, вновь задрожала.

Так мы сидели довольно долго и все это время при помощи рук беседовали о вещах, которых мне сейчас почти не упомнить, так как нашим языком подобного не описать. Однако все эти вещи были очень и очень важны, и наконец я сказал:

– Знаете, идемте-ка со мной. Этаж у меня верхний, и на крыше имеется нечто вроде веранды. Допивайте пиво и идем. Вечер сегодня на славу. На свежем воздухе вам станет легче.

С этим я проводил ее через кухню в кладовку, к дверям на черную лестницу.

– Поднимайтесь наверх.

Сам я вернулся к стерео, поставил «Кельнский концерт» Джарретта, прибавил громкости так, чтобы нам было слышно, и тоже поднялся на крышу. Подошвы привычно зашуршали о залитый гудроном гравий.

Крыша… То было одно из моих любимых мест. Стена дома поднималась над ее краем до уровня груди, а по бокам «веранду» укрывали ветви двух больших ив, превращая ее в нечто вроде беседки. Я вытащил наверх остов огромного старого дивана и порой, прохладными, ветреными вечерами, лежал на нем с пупырчатой Брайлевской планисферой в руках, слушал «Звездные карты» Шольца и полагал, будто, благодаря сим проекциям, понимаю, каково это – видеть звездное небо.

– Замечательно, – сказала Мэри.

– Еще бы.

Я сдернул с дивана пластиковое покрывало, и мы сели.

– Карлос…

– Да?

– Я… я…

Снова все тот же грудной, «духовой» стон сродни ноте фагота.

Внезапно расстроившийся не меньше нее, я обнял Мэри.

– Ну, что вы… Не надо, не надо. Успокойтесь, прошу вас.

Дрожа всем телом, она прильнула ко мне, уткнулась носом в плечо, а я запустил пальцы в пряди ее волос (коротких, не длиннее, чем по плечо), прикрыл ладонями ее уши, провел рукой по затылку. Мало-помалу дрожь унялась.

Шло время, а я только гладил и гладил ее по голове. Никаких иных мыслей, никаких иных ощущений… Долго ли так продолжалось? Трудно судить – быть может, полчаса, а то и более. Но вот она негромко замурлыкала (снова нотки казу), и я, склонившись к ней, поцеловал ее. Голос Джарретта плакал, стонал, вплетаясь в поток нот рояля, а Мэри, прерывисто переведя дух, потянула меня к себе. Поцелуй сделался крепче, языки заплясали, начиная свое, собственное соитие, отозвавшееся во всем моем теле: в затылке, в позвоночнике, в животе, в паху – ни в единой из чакр не осталось ничего, кроме поцелуя, и я, без малейшего умысла, без малейшего сопротивления, отдался ему без остатка.

Помнится, один из друзей, соученик по колледжу, однажды с опаской спросил, нет ли у меня трудностей в любовных делах.

– Ведь так, наверное, сложно понять, когда им… ну, хочется?

Я только расхохотался. Надо сказать, весь этот процесс оказался на удивление прост. Зависимость от осязания ставит слепого, как говорится, в преимущественное положение: видящий лица при помощи рук, то и дело ведомый за руку (то есть зависимый, несамостоятельный), незрячий уже пересек то, что Русс называет границей, отделяющей мир не-секса от мира секса, а как только переступишь этот рубеж (да с кем-либо внимательным, заботливым) …