Ким Робинсон - Черный воздух. Лучшие рассказы [сборник litres]

К тому времени, как я добрался до дому, меня просто трясло от ярости. Врубив на всю громкость, какую могли стерпеть уши, «Выходи» Стива Райха (где фраза «Выходи, покажи им» повторяется в цикле бессчетное количество раз), я заметался по квартире, из угла в угол, то ругаясь ругательски, то плача (ох, и щипало же глаза), и все это – под музыку. В голове сложилось не меньше сотни совершенно несбыточных планов расплаты с Джереми Блэзингеймом и его мутными нанимателями, а чтобы избавиться от кофейного вкуса во рту, я чистил зубы добрых пятнадцать минут.

Наутро осуществимый замысел родился сам собой. Настало время дать врагу кое-какой отпор. Была суббота, и я мог поработать у себя в кабинете без помех. Войдя, я щелкнул замком портфеля, открыл архивный шкаф и принялся шумно перекладывать внутрь принесенные в портфеле бумаги, а после, гораздо тише, достал и солидную мышеловку, купленную с утра. На тыльной ее стороне я загодя написал: «Попался! Следующий сюрприз смертелен». Взведя мышеловку, я осторожно установил ее позади новой папки, добавленной к содержимому шкафа. Разумеется, все это уходило корнями прямиком в одну из тех самых фантазий подростка, обиженного на весь мир, но сей факт меня не волновал: лучшего способа наказать их и заочно предостеречь в голову не приходило. Когда папку будут вытаскивать из шкафа, мышеловка прищемит похитителю пальцы, а еще определенным образом, так, что никому, кроме меня, не почувствовать, прервет запись. Таким образом, если ловушка сработает, я об этом узнаю.

Итак, вот первый шаг и готов.

У Пендерецкого, в «Плаче по жертвам Хиросимы», есть момент гробовой тишины, нарушаемой только гулкими, нестройными звуками струн, в то время как целый мир словно застыл в ожидании.

Бреясь, порезался: кровью пахнет.

Плотник на крыше по ту сторону улицы орудовал молотком, забивая гвозди. Каждая серия из семи ударов завершалась крещендо: «Тук-тук-тук-тук-тук-тук- тук! Тук-тук-тук-тук-тук-тук- тук! »

В математике эмоций имеется готовый – бери да пользуйся – способ, формула определения уровня стресса. Возможно, и прочие состояния разума, моменты человеческого бытия, в математике уже описаны?

Поздним вечером она пришла ко мне снова, за компанию с ветром, взвихрившимся вокруг нее в проеме распахнутой двери. Время близилось к полуночи, ветер был холоден, буен, барометр падал. Надвигалась гроза.

– Захотелось с тобой увидеться, – объяснила она.

Меня охватило сильнейшее возбуждение – от страха и от удовольствия, и я ни за что не сумел бы сказать, какое из чувств сильнее, а вскоре не смог бы и провести между ними границу.

– Прекрасно.

Мы вошли в кухню, я налил ей воды, нетвердым шагом обошел ее кругом, однако когда мы худо-бедно принялись обсуждать всякие пустяки, голос мой зазвучал совершенно спокойно. После многих минут пустой болтовни я крепко, весьма крепко взял ее за руку.

– Идем.

Снова повел я ее за собою в кладовку, по узкой, пахнущей плесенью лестнице на крышу, навстречу ветру, швырнувшему в нас горстью увесистых, крупных дождевых капель.

– Карлос…

– Ничего-ничего! Не страшно!

Свисту ветра сопутствовал запах ненастья – влажной пыли, разогретого солнцем асфальта и электричества в воздухе. Издали, с юга, донесся негромкий рокот громового раската.

– Ливень вот-вот начнется, – снова решилась заметить она, повысив голос, чтобы перекричать ветер.

– Спокойно, – велел я, крепче прежнего стиснув ее ладонь.

Порывы ветра пронизывали одежду насквозь. В груди, мешаясь со страхом и гневом, креп, набирал силу тот самый электризующий душевный подъем, что пробуждает во мне гроза. Стоя лицом к ветру, поднимавшему дыбом волосы, я держал ее за руку и ждал.

– Слушай, – сказал я, – смотри. Почувствуй грозу.

И вот, со временем, сам я почувствовал – нет, не почувствовал, увидел, увидел! – внезапную судорожную вспышку света, молнию.

– Ага, – вслух протянул я, считая в уме.

Гром докатился до нас спустя секунд этак десять. Гроза всего в паре миль…

– Рассказывай, что видишь, – скомандовал я и услышал в собственном голосе нескрываемое оживление.

– Э-э… грозу… грозу с ливнем, – отвечала она, не понимая моего нового расположения духа. – Тучи очень темны, висят низко, но местами среди них видны довольно большие прорехи. Как будто огромные каменные валуны катятся по небу. И молния… вот! Заметил?

Я вздрогнул.

– Молнии я вижу, – с широкой улыбкой пояснил я. – Пусть на зачаточном уровне, но свет от темноты отличу. А еще вижу любые кратковременные вспышки. Как будто солнце включилось и тут же выключилось.

– Да, в своем роде похоже, только свет имеет форму ломаных белых линий, ветвящихся, тянущихся от туч к земле. Наподобие той твоей модели разлета субатомных частиц, смятой проволочной скульптуры, белой, как солнце, на миг вонзающейся в землю, яркой настолько же, насколько гром громок.

Голос ее чуть подрагивал, чуть сбивался на хрипотцу, и в хрипотце этой явственно чувствовалось возбуждение, токами электричества струившееся меж наших рук, из ладони в ладонь, а еще предвкушение, и любопытство, и… даже не знаю, что. Свет … БЛАМ—М! Раскат грома, точно огромный кулак, обрушился прямо на нас, и она вздрогнула, но я только захохотал.

– А это уже совсем рядом! – в испуге воскликнула она. – Мы в самом центре грозы!

Совладать с хохотом я не смог бы, даже если бы захотел.

– Еще! – крикнул я. – Шевелись, шевелись!

И молния, будто по повелению какого-то мистика, заклинателя гроз, рассеяла окружавшую нас темноту.

Пых -БЛАМ—М… пых -БЛАМ—М… пых -БЛАМ—М!!!

– Вниз пора! – завопила Мэри, перекрывая порывы ветра и эхо раскатов грома.

Но я замотал головой вправо-влево, вправо-влево, стиснул ее плечо так, что ей наверняка сделалось больно.

– Нет!!! Все это – мой визуальный мир, понимаешь? Неизменно прекрасный…

Пых-крак- БЛАМ—М.

– Карлос!..

– Нет! Заткнись!

Пых-пых-пых -БУМ—М-М!!!

Гром грохотал, словно пустые бочонки с гору величиной, катящиеся по бетонному полу.

– Мне страшно, – заскулила Мэри, рванувшись прочь.

– Чувствуешь беззащитность, да? – прокричал я под вспышки молний, под натиском ветра, валящего с ног, под струями ливня, хлещущими по крыше, взметая кверху, в озоновую свежесть грозы, запах гудрона. – Чувствуешь, каково беспомощному перед лицом силы, способной стереть его в порошок?

– Да! – в отчаянии откликнулась Мэри меж двумя ударами грома.

– Значит, теперь ты знаешь, каково приходится мне рядом с вами! – во весь голос пояснил я.

БЛАМ! БЛАМ—М!!!

– Будь оно все проклято, – сказал я. Горечь обиды жгла горло не хуже, чем молнии – воздух. – Сидя в парке вон там, на углу, среди пушеров, забулдыг и чокнутых, я знаю : мне ничего не грозит, потому что даже им тронуть слепого совесть не позволяет. А вы!..