Ким Робинсон - Черный воздух. Лучшие рассказы [сборник litres]

– Туда, – прошептал один из троих. – Рассредоточиваемся, и не шуметь.

Негромкий шорох шагов, три едва слышных щелчка (предохранители пистолетов?) …

Крадучись, отступил я к архивному шкафу, замер у его боковой стенки, затаил дух. Такой тишины им не достичь, как бы они ни старались. Если преследователи что-либо и услышат, то только мои очки…

– Здесь, – прошептал первый. – Дверь нараспашку… глядите в оба.

Учащенно дыша, все трое сгрудились возле двери.

– Эй, у меня же с собой зажигалка, – сказал один, и я сверху вниз, со всего маху, метнул на голос раскрытые ножницы.

– А-а! А…

Топот, сумятица, тяжелый удар о стену коридора, хор голосов.

– Что там…

– Нож метнул…

– А-а…

Следом за ножницами в отскочивших от двери полетел степлер – бам-м (похоже, стенка над головами), а за степлером – пластиковый додекаэдр (куда попал он, не знаю). Подскочив почти к самому дверному проему, я снова услышал шепот:

– Эй, – и швырнул в шепчущего сферой величиною с бильярдный шар.

Понк .

Звук этот был похож… нет, пожалуй, ничего похожего я в жизни не слышал. (Правда, на бипбольных матчах кто-нибудь из аутфилдеров иногда получает мячом по голове, и звук выходит примерно таким же – гулким, деревянным.) Жертва рухнула на пол посреди коридора с увесистым, смачным шлепком вроде того, что издает захлопывающаяся дверца машины, а глухой звон металла, очевидно, означал откатившийся в сторону пистолет.

БАХ! БАХ! БАХ!

Еще один начал стрелять по дверному проему. Вжавшись в пол, я поспешил отползти назад, к архивному шкафу. Болезненный звон в ушах заглушил все прочие звуки, и страх переполнил все мое существо, будто вонь бездымного пороха, наполняющая кабинет. Как мне теперь судить, что они предпринимают? На полу поверх бетона ковер, о вибрациях даже речи нет…

Раскрыв рот, я сосредоточился на попискивании очков. Если преследователи быстро войдут в кабинет, очки засвистят – и, может быть, даже громче их шагов. Очки по-прежнему испускали негромкий писк, вполне различимый сквозь пульсирующую завесу звона в ушах, порожденного грохотом выстрелов.

Я взвесил в ладони стакан для воды, толстостенный стеклянный цилиндр с увесистым донцем. Высокий свист… и из коридора донесся скрежет колесика зажигалки о кремень.

Я бросил стаканом в сторону двери. Бах!.. звон брызнувших в стороны осколков… шаги входящего в кабинет. Подхваченный с пола и брошенный во врага пентаэдр грохнул о дальнюю стену. Других многогранников рядом со шкафом нащупать не удалось: все они каким-то непостижимым образом куда-то исчезли. Присев на корточки, я сдернул с ноги ботинок.

Вошедший отшвырнул в сторону мои очки, и я швырнул ботинком в него. Думаю, не промахнулся, однако ничего этим не достиг. Вот и все. Безоружному, беззащитному, озаряемому огоньком этой чертовой зажигалки, деваться мне было некуда…

Услышав стрельбу, я решил, будто по мне промахнулись, или попали, да только я этого не чувствую, но тут же понял: стреляют двое, один от дверного проема, другой от книжного стеллажа. Чавканье пуль, попадающих в цель, нетвердые шаги, шум падения, возня на полу… а я все это время, дрожа, жался в угол.

И тут из коридора донесся носовой стон, хрипловатый, словно стон альта под рашпилем вместо смычка.

– Мэри! – вскричал я, бросившись к ней, в коридор, и споткнувшись о ее ногу.

Мэри сидела на полу, привалившись спиною к стене.

– Мэри!

Кровь на ее теле…

– Карлос, – страдальчески и вместе с тем удивленно простонала она.

К счастью, на поверку ее только ранило: пуля вошла чуть ниже плеча, серьезно, но вовсе не смертельно повредив руку.

Все это я узнал после, в клинике. Через час с чем-то после нашего появления доктор вышел ко мне, рассказал, что да как, и мучительное, гнетущее напряжение где-то в области диафрагмы разом ослабло, сменившись болезненной слабостью иного рода – облегчением, облегчением небывалой, невероятной силы, кружащим голову до тошноты.

Затем я имел продолжительную беседу с полицией, а Мэри долго объяснялась с работодателями, а еще нам пришлось отвечать на кучу вопросов следователям из ФБР. (Процедуры эти, надо заметить, отняли не один день.) Двое из нападавших погибли (один от пули, другой от удара в висок пластмассовой сферой), а третий получил серьезную колотую рану. И чем же все кончилось? В ту первую ночь я ни на минуту глаз не сомкнул, давал показания, проигрывал следователям свои записи, и т. д., и т. п., однако ж за Джереми они отправились только с рассветом, а его к тому времени и след простыл.

В конце концов около десяти утра у меня появилась возможность поговорить с Мэри без посторонних ушей.

– Значит, дома у меня ты не усидела, – сказал я.

– Не усидела. Решила, что ты отправился к Блэзингейму, поехала туда, но там никого не оказалось. Тогда я поехала к тебе, в университет, и поднялась наверх. Двери лифта открылись, как раз когда стрельба началась, пришлось падать на пол, ползти, и тут пистолет сам под руку подвернулся. Но вот потом началось самое скверное: поди разбери, где кто… Не понимаю, как тебе это удается.

– А-а.

– Словом, обещания я не сдержала.

– Чему я искренне рад.

– Я тоже.

Наши ладони, нащупав друг дружку, сомкнули объятия, а я, склонившись вперед, уткнулся лбом в плечо Мэри (в здоровое, разумеется) и прикрыл глаза.

– А что должны были значить все эти чертежи с теоремой Дезарга? – спросил я ее спустя пару дней.

Низкий, грудной смех Мэри отдался во всем теле, словно тот электрический ток из розетки в миниатюре.

– Понимаешь, геометрические вопросы к тебе вложили мне в голову, будто программу, и я бездумно, как робот, ее выполняла, а сама между тем изо всех сил старалась понять, что происходит, чего они добиваются… а после думала, как бы тебя предупредить. Говоря откровенно, теорема Дезарга – это все, что мне самой удалось вспомнить из школьного курса геометрии. Я ведь статистик, и учили меня, в основном, сбору и анализу данных… Чертя ее раз за разом, я пыталась привлечь внимание не к геометрии, а ко мне . И вкладывала в нее вот какой смысл. Ты – треугольник на первом плане, я – треугольник на втором плане, и обоих нас контролирует точка проекции…

– Но я это уже знал! – воскликнул я.

– Вот как? Но возле точки проекции я, вдобавок, выдавливала ногтем небольшую «Джей», сообщая, что за всем этим стоит Джереми. Ее ты заметил?

– Нет. Я копировал твои чертежи на ксероксе, а подобных отметин аппарат не воспринимает.

И, следовательно, в моих рельефных копиях, как это ни смешно, не хватало единственной ключевой вмятинки…

– Понимаю, но я надеялась, что ты сумеешь, к примеру, нащупать ее… Да, глупость. Но, как бы там ни было, все мы образуем три коллинеарные точки здесь, сбоку, к чему они и стремились, причем определяющей в данном случае служит точка «Джей» и ее проекция на…