Яна Завацкая - Рассвет 2.0

В итоге учатся дети лишь четыре, иногда пять часов в день, ну ладно, если добавить спорт — то может быть и шесть-восемь — конечно, у тех, кто тренируется серьезно, а не для «физкультуры». Впрочем, то же относится и к увлеченным юным музыкантам, танцорам и так далее. Я сам в школе часа по два-три минимум в день проводил за инструментом — учитывая мнемоусилитель, это было примерно равно 8—10 часам обычных занятий… эх, и куда все это делось? Потом работа — от трех часов Службы у малышей до десяти у старших.

И это еще не все, еще ведь обязательное Научное Общество с докладами, экспериментами, участием в публикациях… Ну и конечно же, участие в управлении — пятиминутки в собственном отряде ежедневно, сборы еженедельно, и временами тебя все равно куда-нибудь выбирают, то в рабочую группу, то в какую-то комиссию, то даже в СТК школы.

Удивительно не это. Удивительно то, что они при этом прекрасно успевают порыбачить, погоняться друг за другом, поиграть в войнушку, покататься на лошадях или собачьих упряжках и просто побезобразничать. Когда вспоминаешь школу, первым делом лезет в голову, как мы втроем забрались ночью на недостроенный остов Кристалла-2 и запустили стратосферную ракету, но это обнаружилось, и какой потом был скандал. Или как в лесу играли в индейцев…

Детская энергия просто безгранична.

Мне понравился медцентр. Здесь тоже работал сводный отряд школьников — будущих салверов, как видно. Сейчас дежурили две девочки и один взрослый салвер, уже немолодой дядька, но я его не знал. Он обрадовался мне и сообщил, что тоже работал в городе в двойке, только в кардиологии. А потом подрос его сын, у него поздний ребенок, и захотелось быть к нему поближе. И вот освободилось место салвера в школе. Здесь работает несколько взрослых, нужно постоянное присутствие образованного человека, дети, конечно, многому учатся, но оставлять школу совсем без взрослого медика страшно.

— Вон у меня Азиза и Валя, все умеют, — похвалил он девочек, которые разобрали массажный прибор и проводили, видимо, техпрофилактику, — они уже три года в медотряде, и научную работу пишут про травмы детского возраста… травмы у нас чаще всего, конечно. То один на стройку полезет, то другой со скалы навернется. Азиза вчера сама проводила хирургическую обработку раны — мальчик на стройке напоролся на штырь.

— Что, прям сама? — удивился я. Девочка лет двенадцати покраснела.

— Ну да, а что? Срезала аккуратно молекулярным скальпелем и зашила аппаратом, ничего особенного.

— А вы тоже были в школе в медотряде? — поинтересовалась Валя.

— Нет, — сказал я, — я в цеху работал, тогда у нас на производстве больше людей требовалось. Да и неплохо в школе узнать разные стороны жизни…

Мы еще поболтали, и я пошел слоняться по школе. Ностальгические воспоминания выворачивали чувства наизнанку. Жаль, что нельзя вот просто побродить с Марси и Костей, повспоминать, теперь все так сложно у них. А я хорошо помнил каждый уголок школы, видел, как все изменилось, но видел и то, что осталось прежним. Даже корявая береза у дорожки, ведущей в Кристалл, береза, на которую мы лазали постоянно, — то играя в войнушку и выслеживая противников, то чтобы уединиться и поговорить среди ветвей о серьезных вещах… Даже эта береза сохранилась, и шумела нежной июньской листвой. Даже камень, на который Марси всегда запрыгивала по пути и делала на нем какой-нибудь пируэт, просто от избытка энергии, и этот высокий розово-рыжий кусок гранита по-прежнему стоял в разветвлении тропинок. И так же девчонки катались на лошадях вдоль аллеи. И так же кидали мячик на волейбольной площадке.

Родина, подумал я с нежностью. Моя Родина, СТК — вся Земля, и моя Родина — Кузин, но если есть место, которое я с особенным чувством могу назвать именно вот Родиной — то оно здесь.

Колыбель. Как там сказала Марси — сколько можно жить в колыбели?

Я направился снова в столовую, выпить чаю и подождать остальных. Огромное светлое пространство теперь было совершенно пусто. Я подошел к коквинеру, взял стакан с черным чаем и, поколебавшись, пирожное «картошку», чтобы уж совсем окунуться в самоощущение мальчишки, я обожал такие пирожные в детстве. Развернулся, выбирая место, где присесть — и вдруг увидел, что я все-таки не один в зале. В уголке, положив на стол локти, подняв плечи, явно не замечая меня, сидела Марсела.

Я решительно подошел к ней и сел не напротив, но и не рядом, а сбоку, так, что нас разделял только угол стола.

Марси подняла на меня взгляд и попробовала вежливо улыбнуться. Уголками губ.

— Договорились вроде встретиться здесь, — сказал я вскользь. Я свое общество не навязываю — просто так договорились. Марсела кивнула.

— Да. Ты был в медцентре?

— Да, у них тут все круто. А ты куда ходила?

— Я… так, побродила. Ничего особенного.

Она опустила взгляд. Мы молчали, и неловкость повисла в воздухе. В голове моей крутились какие-то начала светских бесед — «как похорошела наша школа, не правда ли?», «а ты помнишь, как мы…»

Я выдохнул и взял Марси за руку. Она не убрала ладонь.

— Марси, — сказал я, будто прыгая в холодную воду, — ты извини, что я вмешиваюсь, но молчать с моей стороны было бы неэтично. Я не уверен, что Костя любит тебя, и что ему с тобой хорошо. Дело в том, что, наверное, ты не знаешь этого, но он тебе изменяет. У него отношения с одной из сотрудниц Музея. Я сам узнал об этом только вчера.

Рука резко вздрогнула, я удержал ее.

— Я… догадывалась, — произнесла Марси чужим голосом, — но понимаешь, Стас… не надо лезть в наши отношения.

— Я и не лезу. Я просто считаю, что тебе нужно это знать. Пойми, у меня нет никаких… личных желаний и так далее. Я не лезу к тебе. Ты… решила от меня уйти, ладно, я давно это пережил. Но вот это вранье я не могу переносить, пусть даже я вообще посторонний человек. Я просто хочу, чтобы тебе было хорошо. Я салвер в конце концов, у меня профдеформация.

По щекам Марси полились крупные слезы. Она забрала у меня руку и закрыла руками лицо, конечно же, у нее не было носового платка. Я достал свой и протянул ей. Марси захлюпала носом, и тут уже мне ничего не оставалось, как придвинуться и прижать ее к себе.

Она плакала долго и самозабвенно. Наконец отодвинулась от меня и, продолжая похлюпывать и то и дело вытирать нос и лицо платком, заговорила сбивчиво.

Костя изменял ей давно. Он такой человек. В первый раз это случилось в Шанхае. Она сама виновата — пропадала в Центре днем и ночью, думала только о проклятом ИИ, о нейронах и сетях, об узлах и подпрограммах. И говорить могла только об этом. Отношения надо поддерживать, надо что-то давать близкому человеку — а она давала слишком мало. Он говорил ей об этом, намекал, напоминал — но она была слишком беспечна. Впрочем, потом она узнала, что первая измена была даже и не в Шанхае, а еще в Ленинграде, у них еще только начались отношения, она была так влюблена, она бросила меня ради Кости, они еще институт не закончили, но он мгновенно нашел еще кого-то, причем тайно… Он ей рассказал об этом спустя несколько лет.