Яна Завацкая - Рассвет 2.0

Я корчилась на кресле, временами пытаясь все-таки сдержать крик, и обрывки мыслей болтались в голове… что он… делает… я даже не думала, что может ТАК болеть весь живот, грудь, кислота съедала мои внутренние органы, и ничего сделать с этим было нельзя. Дико хотелось вырваться, хотя бы встать на четвереньки — казалось, так будет легче, но невозможно… Я сипела и хрипела, по лицу текли потоки слез.

Наверное, так мне и настал бы конец, но Леону нужно было еще моральное удовлетворение. Игрок и миллиардер склонился надо мной.

— Какая ты жалкая, польская шлюха! — произнес он с презрением, — вот так сдохнете вы все. Я ни слезинки не пролью, поверь мне.

— Говнюк, — прошептала я, тяжело дыша, — я не полька, а русская. Сдохнешь — ты…

У меня уже не было желания его раздражать, но это получилось само собой, на автомате. Леон решил, как видно, доказать, что гиперкомпенсация была ему не нужна, у него все в порядке — порвал остатки белья и занялся мужским делом, но по правде сказать, у меня так болело все внутри, что было уже не до того, хотя он старался причинить максимальную боль. Но кислота уже дожирала мой желудок, и наверное, прожгла ход в брюшную полость, разве тут поймешь — боль имела тысячи оттенков, уничтожала меня тысячью самых безумных способов, изнасилование причиняло мне разве что дополнительное страдание, как и ремни — оттого, что нельзя было даже принять более удобную позу. Я бы все отдала, чтоб хотя бы свернуться в клубочек… Леон вымещал свою ненависть, как мог, что-то там рвал и резал, мне рассказали потом — я уже не различала оттенков кошмара и не могла понять, что происходит. Кажется, наступал болевой шок, все плыло перед глазами.

Леон чем-то поливал меня сверху, воняло бензином, он что-то еще говорил — презрительно, отрывисто — я уже не понимала смысла немецких фраз. Тут я вдруг увидела Бинха. Он стоял рядом и держал меня за руку, пристально глядя темными узкими глазами. Боль как будто переливалась в его руку, мне стало легче.

— Ну как, маринадом пропиталась? А теперь гриль, — заметил Леон. Я увидела яркую вспышку зажигалки.

В следующий миг Бинх снова исчез, и вспыхнуло пламя.

Я пришла в себя в медицинском центре Берна, куда меня перевезли для восстановления — я была очень сложным случаем. Восемьдесят процентов сгоревшей кожи снаружи, да что там — сгоревшие мышцы и связки, и весь желудок, пищевод и частично брюшная полость, сгоревшие изнутри. Когда я снова впервые открыла глаза, Бинх сидел рядом со мной, и я подумала, что все кончилось, и наступила смерть.

Но ведь Бинх — живой?

Он наклонился и поцеловал меня в повязку на лбу.

— Ли, родная моя. Все хорошо, детка. Мы взяли его. Мы накрыли всю группу, «Шербен» конец.

Потом он рассказал мне обо всем. Я отдала распоряжение штурмовать дачу по сигналу, который и отправила, едва заметив труп Даниэлы. А затем потеряла сознание, когда рядом взорвалась иглограната — с иглами-агентами, нашпигованными быстродействующим парализатором, такие применялись во Флаг-Турнире, и достать их было легко.

Сигнал ушел на спутник, и тут уже моей группе захвата, рассредоточившейся метрах в трехстах от дачи, было ясно, что одним не справиться. На самом деле на даче находилось три десятка боевиков. Я не видела ни одного — Леон «занимался» мной в подвальной комнате. Видимо, изначально он и предполагал меня сжечь — углебрикеты и бензин были подготовлены. Конечно, информация из мозга командира РВ была бы для него бесценной, но Леон не идиот и понимал, что долго возиться со мной, выуживая эту информацию на ментоскопе, да еще под веществами, да еще, наверное, под пытками, потому что я все-таки обученный боец КБР — ему не дадут. Что если я пришла на дачу одна — то очевидно, приняла какие-то меры.

Если бы я не тянула время, раздражая его, провоцируя поизмываться дольше — меня уже не было бы в живых, а Леон успел бы уйти. Да, он ушел бы, прорвался сквозь жидкую группу моих бойцов, которые не дождались бы подкрепления. Но те драгоценные минуты, которые Леон потратил на ругань со мной, истязания, изнасилование — сыграли свою роль. Сигнал сразу ушел на спутник, КБР высадила в лесок десант. Меня вынесли из подвала в виде обгорелого черного полутрупа — как выразился, Леон, промаринованную и поджаренную — половина террористов полегла в бою, а вторую половину, включая самого Леона, удалось взять в плен.

Часы с валькирией. Спасибо часам с валькирией.

Бинх часто навещал меня в Бернском Центре. Да и другие заезжали. Как-то явился Рей Гольденберг, тоже доброволец, теперь занятый перестройкой местного ПО для совместимости с сетями и программами СТК. Сообщил, что именно в этом Центре он и проходил восстановление, когда его разморозили — ведь он у нас пришелец из прошлого.

Я не сказала ему о Леоне, ведь на тот момент это еще было под секретностью. Но любопытно, как встретятся старые родственники. Я решила для себя устроить эту встречу в моем присутствии. Пока что с Леоном работали в КБР, а мне оставалось только восстанавливаться. Мой пост пока что занял заслуженный товарищ, Деян Митич.

От мамы я вернулся в отвратительном настроении.

Мы поругались. Началось с того, что я рассказал о Кэдзуко — хотя об автобусе и Ленской умолчал. Почему-то мне казалось, что сейчас еще не время говорить об этом. Мама законно поинтересовалась, не впал ли я в паранойю, приписывая трагическую, конечно, но единичную случайность сразу проискам вездесущей ОЗ. Тогда я рассказал об Аркадии Диком.

— Ты просто не понимаешь, как работает ОЗ, — заявила мама, — и мне кажется, ты травмирован. Современный человек не привык к таким вещам, как смерть, ранения…

— Мама, я работал в Патруле!

— Ладно, извини. Ты привык. Но на Церере — дело другое!

— На Церере смерть и ранения я видел значительно реже, чем в Патруле!

— Так или иначе, у тебя что-то с психикой. Тебе нужно восстановление, Сташю!

Тут вспылил уже я — чем еще больше, кажется, убедил маму в том, что нуждаюсь в психиатрической помощи. Почему она все приписывает извивам моей сложной психологии? Она, похоже, все еще видит во мне маленького ребенка.

Наконец мы вроде бы перешли к конструктивному тону, и мама начала убеждать меня в том, что уж кто-кто, но ОЗ…

— Понимаешь, ОЗ — это общественная организация. Ты не был в ней и не представляешь, как она устроена. Это не спецслужба. Если ты спросил бы меня, могла ли КБР тайно устранять каких-то людей — ну теоретически, да. Могла. Но ОЗ — нет. Любая смерть в нашем мире — ЧП, любая расследуется, и не только ОЗ, но и соответствующим Советом, при особенно подозрительных случаях организуются комиссии. Как сейчас с автобусом. Кстати, меня пригласили в комиссию по автобусу, я тебе еще не сказала? Как может ОЗ решить тайно кого-то устранить? Отдельная ячейка ОЗ? Сколько защитников было у вас на Церере?