Саша Ино - Письма в пустоту

«— Иди и служи мне, даже если мой приказ несет тебе смерть! Ты ничтожество, которое не вправе выбирать, что делать! Ты грех противный богу, ты живешь лишь благодаря его благочестивому позволению».

Так Игнасио закончил наш с ним диалог.

Он хотел моего падения. Учитель жаждал моей крови, чтобы насладится страданием в полной мере. Он всегда так поступал. Смотрел за мной и парнями, наблюдал, как я меняюсь из-за Гарсиа, упивался слезами, пролитыми по Диего в разлуке с ним, то есть с тобой, мой невидимый собеседник.

Но пусть так… Игнасио известный садист, он мой палач и мучитель, но я заслуживаю его бессердечности. Раз судьба меня погрузила в столь грустный омут жизни, значит, поделом мне. Судьба всегда справедлива, просто так она никого не обделит. Я грех… Я тьма… меня надо наказать и уничтожить.

Только ты, Диего, был моим сокровищем… совсем незаслуженно мне данным. Быть может, за счастье жить подле тебя все детство я и расплачиваюсь?! Что ж тогда плата равноценна!

По крайней мере, мое поруганное тело жестоко отвечает за каждую секунду, проведенную с тобой. И хорошо… Хорошо, что мне дают понять, я не должен тебя пачкать и докучать своим существом.

После лекарства Джорджа у меня все внутри щипало и жгло.

Дрожь чуть унялась, когда я выполз на улицу, холод остудил искусственную негу. Хорошо, иначе я бы не добрался до метро и, проходя мимо контролерши в стеклянной будке, не смог бы изобразить нормального вменяемого пассажира.

Мне удалось… Каждый шаг становился битвой. Я боролся с организмом как мог, мне хотелось упасть на пол и кататься, умоляя всех вокруг, пусть даже бомжа, помочь мне кончить…

Но я не мог себе позволить такого, я и без подобных выкрутасов унижен и разбит, дальше некуда… У меня нет гордости и самоуважения, но умолять незнакомых людей совокупиться со мной, слишком даже для меня. Я очерню Игнасио… Я огорчу тебя, Диего. Нет, мне самому противно… Ужасно противно, и проиграй я себе, отдайся я первому встречному, я бы точно не смог дальше жить с таким грузом.

Пусть я грешник, но… Я не знаю, как объяснить… Наверное, во мне проснулось запретное честолюбие. И хорошо, из-за него я выиграл.

Где-то на середине пути меня снова разморило.

Люди видели, как мне плохо, но не подходили. Должно быть, я напоминал наркомана в ломке. Я искусал все губы, разлохматил волосы, хватаясь за них в остервенении, я плюхнулся на пол и стучал Реновацио по полу вагона. Пойми меня правильно, так ужасно изнывать от вожделения, когда не в силах выплеснуть свое желание!

Я готов был сдаться, только оставалось одно «но».

Меня вел свет Диего, твой свет. Я знал, только ты мне поможешь, только ты останешься небезразличным. Я хотел скорее добраться до тебя, и попросить о помощи.

Но с другой стороны я не желал тебе грязи. Мне отчаянно хотелось избавиться от мучения, но не ценой твоей непорочности. Я решил, что попрошу помощи, потому что банально не удержусь, но я не скажу в чем ее суть… Я не хочу, чтобы ты догадался… Диего, я не позволю себе очернить твой божественный свет, ангельское сияние твоей души.

Я выполз из вагона, оставив мокрое пятно на полу. Чертово лекарство! Столько слизи от него… Фу! Люди, должно быть, решили, что я наделал под себя, но ничего… Я их больше никогда не увижу, пусть воображают, что хотят.

Новая волна накрыла меня при выходе из метро, лихорадя мое естество пульсирующей энергией страсти.

Я не помню, как я вышел, я лишь понимал, что до дома я ползу, из последних сил таща за собой Реновацио. Бросить лом я не мог… Друзей нельзя оставлять в беде, поэтому я держал Реновацио и полз к тебе, мой Диего. Ведомый только тобой я совершал неистовый марш-бросок на четвереньках. Холод уже не действовал, мышцы расслаблялись все сильнее и сильнее… Только бы дойти…

Весь день я был как на иголках. Не могу объяснить, почему я так нервничал за Аля, но образ Гленорвана, злобно смеющегося за его спиной, меня не покидал.

Я весь извелся, даже все домашние дела переделал по два, а то и по три раза.

Но беспокойство не отступало, наоборот, с приходом вечера оно только усилилось. Козел из Акведука мог сделать все что угодно с моим милым другом. А я не готов вот так просто отдать ему на съедение моего дорогого Альентеса. Ну, в самом деле, Аль не мышонок, чтобы стать пищей удаву!

Я уже метался по комнате, когда услышал тихое царапанье в дверь. Это могло быть что угодно, но я не колеблясь ни минуты, бросился отпирать.

Когда я распахнул дверь и увидел, что за ней скрывалось, я подумал что умру от горечи. Мой Альентес сидел на тряпке для ног, грязный, растрепанный с расстегнутой сутаной. В его глазах застыло страдание, но он молчал. Его руки обхватили плечи, будто он сам себя успокаивал, хотя, вполне возможно, так оно и было, ведь Аля сильно трясло.

— Аль! Что с тобой!? — в ужасе вскрикнул я, кидаясь к нему.

Мой товарищ замотал головой. Его лицо раскраснелось от румянца. С мороза что ли?

Я поднял Аля под локти и попытался поставить его на ноги, но они его не держали.

— Помоги мне, Диего, — бессильно прошептал Альентес, часто и глубоко дыша.

— Как? — я смотрел на него и не мог понять.

— Помоги, умоляю…

Аль начал падать.

Если бы я только знал, как ему помочь!? Да я бы отдал все на свете, лишь бы облегчить его участь… Только как?

Я подхватил его на руки.

— Как же мне помочь… — внезапно я осекся. Моя рука коснулась его промежности, пульсирующей кровью и оставляющей мокрые следы на моей ладони. Я понял все без слов.

— Чертов Гленорван, что же ты наделал, — прошептал я, едва сдерживая слезы ярости, — Если бы ты только знал, Кого ты тронул…

Я понес Альентеса на кровать, прекрасно осознавая, что мне придется для него сделать. Он был так бессилен и незащищен… Мой Аль.

Сначала я распутал ему волосы. Черные пряди легли ровным рядом, едва касаясь плеч. Альнтесу пошло, волосы закрыли его оттопыренные ушки.

Мой друг сидел на кровати и не противился мне. Он напоминал мне куклу, лишенную чувств и эмоций. Только дрожь и дыхание заставляли меня верить, что Аль жив.

Мне стало страшно. Страшно, что он никогда больше не оживет. Но разум успокоил сердце. Альентеса опоили, и чтобы он освободился от плена дурманящих средств, я обязан ему помочь. Я и только я.

— Аль, все будет хорошо, — проговорил я, поворачивая его голову к себе.

Он смотрел сквозь меня жутким остекленевшим взглядом.

Я вздрогнул. Так горько стало на душе. За что… За что же страдает мой самый любимый человек…

Мой Аль. Мой лучший друг, который своим пением мог смягчать самые жесткие сердца, который так звонко и заливисто смеялся, что тучи на небе расступались, выпуская солнце. Он был таким ярким, хрупким, прекрасным… А главное, он никогда никому не пожелал зла… Чертова судьба! Да, какого хрена она так обошлась с моим Алем?!