Дэвид Митчелл - Литературный призрак [litres]

Впрочем, хватит о них. Ну их всех! Нужно думать о высоких материях.

Так вот, в нашем холодном дождливом городе стоит холодное дождливое лето. Джером сказал, что Петру удалось заманить сюда людей и заставить жить на болоте в холоде и грязи только потому, что он по всей империи запретил строительные работы и строителям некуда было податься. Охотно верю.

Сейчас в моем зале ни души. Мраморная статуя Посейдона и пять картин не собирают толпы зрителей, хотя одна из них – кисти Делакруа. Я встаю со стула и иду к окну, размять ноги. Неужто вы думаете, что Маргарита Латунская будет, как чурка, сидеть семь часов кряду? Оконное стекло холодит кончик носа. С залива надвигаются полотнища дождя, колыхаются над Невой. Над новым нефтеперегонным заводом, построенным на немецкие деньги. Над доками, над ржавеющим морским вокзалом. Над Заячьим островом и Петропавловской крепостью, где я впервые встретила Руди. Над мостом Лейтенанта Шмидта, по которому мы с важным аппаратчиком из Политбюро раскатывали в большом черном «ЗИЛе» с флажком на капоте, потягивая коктейли на заднем сиденье. Ладно-ладно, нечего разыгрывать удивление. Неужто забыли, кто я такая? И ничего дурного я не делала. Его жена тем временем нежилась на черноморском побережье Кавказа со своими худосочными детками. Да еще, наверное, не пренебрегала услугами бесчисленных козлов-массажистов, которым не терпелось хорошенько размять ее пониже лопаток.

Я резко поворачиваюсь спиной к окну и в мазурке скольжу по лакированному паркету. Интересно, что здесь танцевали при матушке Екатерине? А вдруг она в этой самой зале отплясывала с молодым Наполеоном, или развлекалась с бравым сочинителем Толстым, или соблазняла Чингисхана мелькнувшей из-под платья царственной ножкой. Я испытываю родственные чувства к женщинам, малейшую прихоть которых исполняли даже самые властные и могущественные мужчины. Джером говорил, что императрица Екатерина тоже начинала в зависимости и бесправии. Я кружусь по залу и вспоминаю, какими аплодисментами меня награждали в Пушкинском театре.

Всматриваюсь в свою будущую добычу. В нашу добычу, точнее говоря. «Ева и Змий» Делакруа. Трофей, вывезенный из Берлина в 1945 году. Главный хранитель Рогоршев говорит, колбасники из кожи вон лезут, чтобы его вернуть. Нет, какова наглость, а! Мы положили сорок миллионов жизней, чтобы избавить их от мерзкого, плюгавого фюрера и его фашистов, а получили за это несколько картинок маслом, и все. К этой я всегда питала слабость. Именно я предложила в следующий раз украсть «Еву». Руди замахивался на что-нибудь помасштабнее – на Эль Греко или Ван Гога. Но Джером заявил, что не следует жадничать.

– Смелей, моя радость, смелей, – подмигивает Змий. – Давай, отведай этого плода. Ну же! Смотри, какой он большой, налитой, красный! Бери его поскорей! Держи крепче! Я вижу, ты сама этого хочешь!

– А что скажет Бог? – прощупывает почву Ева, умница. – Он запрещает нам вкушать плоды с древа познания.

– Ну конешшшшно же, – кивает Змий. – Бог! А разве не Бог вдохнул в нас жизнь? И кто, как не Бог, вложил в нас желание? И одарил нас способностью к наслаждению? А сами плоды – кто их сотворил, разве не Бог? Что же такое жизнь, как не насссслаждение плодами, которые пробуждают в нас желание?

– Ну правда же, Бог не велел. Вот и Адам говорит, – канючит Ева и складывает ручки, как пай-девочка.

Змий скалится, любуясь Евиными гримасками.

– Бог, в принципе, славный парень. Скажу больше – ничего плохого он не имеет в виду. Но между нами говоря – только между мной, тобой и древом познания, – он жутко не уверен в себе.

– Не уверен в себе?! Да он же сотворил всю эту клятую Вселенную! Он всемогущ!

– А я о чем? Каким комплексом неполноценности надо страдать, чтобы нуждаться в подобном балагане! Поклонение и восхваления с утра до вечера и с вечера до утра! «Всякая тварь Господа да славит! Госссспода да сссславит! Ссславит!» Где же тут всемогущество? По-моему, он жалкий рохля. И вообще, существует авторитетное мнение, что он сознательно умалил роль элементарных частиц в процессе сссссоздания Всссселенной. Он кормит вас с Адамом ссссвоими баснями, а настоящее, стоящее знание – вот оно, рядом! Семь дней, говоришь? Фигня все это!

– Ну, в чем-то я с тобой согласна… Только Адам… Ты не представляешь, какой скандал он закатит!

– Ещщщще бы… Твой голый муженек без единого волоска на теле. Я видел, как он сегодня утром резвился с овечкой на лужайке. Вид имел предовольный. Но ты-то, Ева, ты? Неужели согласна остаток вечности провести в обществе кучки дрессированных зверюшек и этого, Творца, который требует, чтобы его называли Иегова? Вряд ли тебя это устроит. Адам, может, и поорет немного, но успокоится, как только я покажу ему стрелы с бронзовыми наконечниками, чемодан из крокодиловой кожи и шлем для путешествий в виртуальной реальности. А ты, Ева, мне кажется, создана для высоких материй.

Ева смотрит на запретный плод. Большое аппетитное яблоко золотится на солнце. Она сглатывает слюнки.

– Для высоких материй? Ты хочешь сказать – для запретного знания?

– Нет, Ева, милая, нет, – мелькает раздвоенный язык в пасти змея. – Знание – это так, дымовая завеса. То, о чем мы с тобой говорим, называется желание. Ну что, покурим? Вот, бери сигаретку, заодно и обдумай мое предложение…

Шум шагов на лестнице. Я быстро возвращаюсь на свой пост, сажусь на стул. Душу продала бы за сигаретку.

Входят главный хранитель Рогоршев и начальник службы безопасности, похожий на тролля, который вот-вот лопнет от злости, осыпав посетителей кровавыми ошметками и осколками черепной коробки.

– Я думаю, в Большой зал нужно проходить через Делакруа! Этот шедевр преступно недооценивают!

Главный хранитель Рогоршев оборачивается ко мне, облизывает губы изнутри кончиком языка.

Я смущенно улыбаюсь, изображая невинность, – ему это нравится.

– Придется проверять, нет ли где взрывчатки. – Начальник службы безопасности втягивает воздух, чихает и вытирает нос рукавом.

– Вот и проверьте! Кстати, французский посол всюду тычет своей тростью.

Они идут дальше. В дверях главный хранитель опять оборачивается, посылает мне воздушный поцелуй, указывает на циферблат своих наручных часов и шепчет одними губами: «Ровно в шесть». И шевелит указательным пальцем – точь-в-точь как своей крошечной пиписькой.

Я бросаю на него пылкий взгляд, словно говоря: «Да! Да! Я сгораю от страсти!».

Он догоняет начальника службы безопасности, думая: «О, главный хранитель Рогоршев, ты неотразим, ты мастер обольщения, смотри, вот еще одна жертва попалась в твои сети». Честно говоря, главный хранитель Рогоршев – мастер только по части самообольщения. Взгляните-ка на него. Эта копна черных волос – я наклеиваю их ему каждый понедельник. Ничего, придет время – недолго ждать осталось, – и он сообразит, кто вот уже год как попался в сети. И ребята из Отдела по расследованию особо опасных преступлений это тоже поймут.