Дэвид Митчелл - Литературный призрак [litres]

Хочу открыть вам секрет. Жизнью движут насущные потребности. Все, абсолютно все вокруг происходит, потому что люди жаждут обладать. Присмотритесь повнимательней – и поймете.

Впрочем, я же сказала – я не политик. Просто пока сидишь на стуле, чего только не приходит в голову.

В коридоре раздались шаги главного хранителя Рогоршева, я их сразу узнала. И еще женские шаги. Слышались обрывки шуток – тех же самых, которыми он развлекал меня пару месяцев назад, когда я его соблазняла, – а его спутница с придыханием смеялась, совсем как я тогда. У мужчин есть удивительная способность – быть слепыми при наличии зрячих глаз.

– А теперь пожалуйте вот сюда. – Главный хранитель Рогоршев препроводил в мой зал высокую, длинноногую женщину. – Вы, конечно, узнаёте? «Ева и Змий» кисти Лемюэля Делакруа.

Он глупо подмигнул мне, как будто я не понимала, что происходит.

Главный хранитель Рогоршев вызывал у своей спутницы отвращение (доказательство ее хорошего вкуса), но она это умело скрывала. Элегантный костюм, французские сапожки, итальянская сумка. Смуглая кожа, в разрезе глаз – что-то восточное. Лет тридцати, но мужчины типа Рогоршева полагают ее моложе. Ни теней для век, ни румян, ни пудры. Только помада, шелковично-багряная, которая ей очень шла. Хм, интересно. У меня появилась соперница. Так, так.

– Госпожа Латунская, это Татьяна Макух из варшавского Музея изящных искусств имени короля Станислава, приехала к нам на шесть недель для обмена опытом. Нам очень повезло, что удалось ее заполучить.

Татьяна подошла ко мне, слегка поскрипывая сапожками. Я поднялась со стула и оказалось, что мы с ней одного роста. Мы посмотрели друг другу в глаза и медленно пожали руки. Без энтузиазма.

– Приятно познакомиться, – сказала я. – От всей души.

– Очень рада, – ответила она. – От всего сердца.

Какой роскошный голос. Русский с ароматом польского. Как кофе с шоколадом.

– Господин Рогоршев, – сказала я, не глядя на него. – Сегодня вечером мне приходить к вам в кабинет, как обычно? Или теперь печатать письма будет мадемуазель Макух?

Татьяна понимающе улыбнулась уголком губ и ответила первой:

– Между прочим, я – мадам. К сожалению, среди моих талантов секретарские отсутствуют.

Да, она была великолепна. В высшей степени.

– Конечно, конечно, – встрял главный хранитель Рогоршев, будто его мнение кого-нибудь интересовало. – Приходите, как обычно, госпожа Латунская. Есть очень важные письма, которые нужно срочно напечатать. – И продолжил меня улещивать, идиот: – Никто, кроме вас, не справится. Только вы способны меня удовлетворить. – (Видно, услышал эту фразу в какой-то мыльной опере.) – А теперь, госпожа Макух, пойдемте дальше. Надо завершить нашу головокружительную экскурсию, прежде чем пробьет шесть часов и я превращусь в оборотня.

– До встречи, – кивнула мне Татьяна.

– До свидания, – ответила я.

Без четверти шесть. Поторапливаем засмотревшихся посетителей. Дождь не прекращается, а минуты никуда не спешат. Главный хранитель Рогоршев уже прихорашивается в ванной при кабинете. Мало кому из мужчин суждено делать маникюр собственному трупу. Эх, покурить бы. Господи боже мой, чем скорей мы с Руди свалим из этого проклятого города, тем лучше. Говорю ему: «Слушай, Руди, давай зараз стибрим десяток шедевров! Какого-нибудь там Пикассо, а в придачу Эль Греко и Сезанна! И дело с концом. Через семьдесят два часа в Швейцарии, покупаем шале и продаем потихоньку по шедевру в год». Озера, яхты, водные лыжи летом. Я уже придумала, как обставлю будуар. И непременно куплю леопардовую шубу до пят. Местные жители станут звать меня «снежная королева из России». А все бабы сдохнут от зависти и будут ревновать ко мне своих миллионеров-сыроваров. И совершенно напрасно. Для меня существует только один мужчина – Руди. Уверена, там, вдали от здешнего безумного убожества, он наконец образумится. В теплое время года будет учить наших детишек плавать. Зимой будем все вместе кататься на лыжах. Как полагается дружной семье.

– Ну давай, Руди, пожалуйста! – уговариваю я его. – Это же так просто! А Грегорский в любой момент сделает визы.

– Ничего не просто! – возражает Руди. – Забудь, что ты женщина, и хоть раз пошевели мозгами. Если до сих пор мы выходили сухими из воды, то только потому, что знали меру. Если вынесем картин больше, чем Джером может сделать копий, то пропажу обнаружат. Число пропавших картин умножь на десять – столько козлов Интерпол пустит по нашему следу. Умножь на двадцать сумму, которую мне придется выложить, чтобы отмазаться. Умножь на тридцать трудности, с которыми я столкнусь при поиске покупателя. И умножь на пятьдесят срок, который мы в итоге огребем!

– Большое спасибо, что занимаешься со мной арифметикой. Тебе-то хорошо упражняться в арифметике. Не тебя же эта лысая свинья регулярно трахает!

Тут обычно Руди взрывается и если выпил, то может и приложить меня слегка – так, слегка, просто потому, что выпил. Он уходит злой, где-то шляется и может не появляться день, а то и два. Конечно, ему нелегко – ответственность давит.

– Люблю тебя! – стонет главный хранитель Рогоршев, подпрыгивает верхом на мне, затягивает бретельку моего лифчика у себя на шее. – Я твой зайка! Кончаю! Съешь меня! Проглоти! Всего, целиком! Ах ты, моя шлюшка, моя госпожа, обожаю тебя!

Я знаю, он представляет на моем месте Татьяну. Вот и прекрасно. Я терплю, представляю на его месте Руди. Вот кончит, можно будет выкурить сигаретку. Я украла у Рогоршева кубинских сигар для Руди – пусть производит впечатление на деловых партнеров. Охватываю ногами гиппопотамью тушу Рогоршева, чтобы он скорей кончил. Он визжит, как карапуз, который мчится на санках с обрыва, потом натужно втягивает воздух, как повешенный, и наконец наступает благословенная тишина и козетка восемнадцатого века перестает скрипеть.

– Боже мой, Марго! Как я люблю тебя!

Он целует меня в ямку над ключицей, и мне на миг кажется – он говорит правду. Может, какая-то алхимия превращает похоть в любовь?

– Ты ведь не ревнуешь меня к Татьяне? Она никогда не сможет заменить тебя, Марго, любовь моя…

Я выпускаю колечко дыма и гляжу, как оно, кружась, уплывает в дальний угол кабинета, где уже сгустился сумрак. Мне почему-то представляется стая диких лебедей. Я похлопываю Рогоршева по плеши. В последнее время он даже не утруждается снять носки. Со стены смотрит его портрет – приукрашенный до смешного. Прямо вершитель судеб.

Все алхимики были лжецы и шарлатаны, но это не имеет никакого значения. Я уговорю Руди. Он еще не знает, но мы будем-таки встречать Рождество в Цюрихе.

Главный хранитель Рогоршев всегда уходит раньше меня. Он принимает душ в персональной ванной, чтобы жене было легче делать вид, будто она ничего не замечает. Я тем временем что-нибудь печатаю на машинке, для отвода глаз. Слышу, как он поет, намыливаясь, смывает меня с себя, в канализацию. Он надевает свежую рубашку, целует меня, чтобы продемонстрировать нежные чувства, и удаляется. Теперь можно заняться счетами для клининговой компании Руди, оформить новый пропуск Джерому или выписать несколько бесплатных приглашений для клиентов Руди. Или просто смотреть на купола Андреевского собора. Обычно я ухожу в полвосьмого, не раньше. Джером хочет, чтобы охрана привыкла к тому, что я задерживаюсь допоздна.