Эрик Ингобор - Этландия

Смею вас уверить, дорогой читатель, что не было в мире более веселого и занятного университета, чем «Университет боттлинга». Вы бы прошлись и мельком взглянули в кишевшие ободранным студенчеством аудитории, классы и лаборатории. Чего бы вы там только ни увидели! Одни классы были более похожи на хорошую школу драматического искусства. Здесь учили улыбаться, плакать, любезничать и трагически дрожать голосом. Обучали секретам жеста. Учили петь фальшиво и подавляюще, причитать и корчить рожи на все лады.

Класс г-на Анатоля вы могли принять за хореографическую школу. Сотни рук студентов по его сигналу «эмоционально насыщенно» протягивались, и он, как балетмейстер на уроке балетной пластики, проходил по строю, поправлял кисти рук, рисунок пальцев, проверял убедительность угла подъема руки. В классе висели таблицы мимики и жеста по системе Дельсарта.

Другие аудитории больше походили на филологический факультет. Здесь люди изучали накопленные веками формулы просьб о подаянии. Комбинировали, смаковали языковые тонкости.

Занятия третьего курса были более похожи на сеансы гипноза. Тут учились улавливать в глазах жертвы ее настроение, подмечать малейшие душевные движения, воздействовать психологически.

Одна лаборатория напоминала даже театральные уборные. Это был факультет костюма. Здесь примеряли невиданные коллекции лохмотьев, бороды, шрамы и шляпы.

И, наконец, находились такие залы, входя в которые, вы были уверены, что попали в школу хорошего тона. Здесь элегантный педагог обучал почтенных бывших страховых агентов, докторов и богословов изящным манерам атаки.

— Первоклассный сборщик боттлинга должен подходить с приветливой улыбкой на гладко выбритом лице. Манеры его должны быть сдержанно изящными… Руки держите так… Спину слегка выгните… Руки мягче… Еще мягче… Никогда не следует атаковать дам, нагруженных покупками…

Умудренные уже значительным опытом, студенты, наконец, получали специальных тренеров.

Это были матерые практики попрошайничества. Они воспитывали хватку. Тренировали технику. То были грубые, сиплоголосые технологи нищенства. В больших городах есть короли боттлинга, предводители попрошаек, нищие-ветераны. Из их среды г-н Дроллек выбрал парочку мастаков. Такой мэтр, как Иоганн Куркэ, правда, шокировал остальную профессуру своими вечными плевками, изъеденной оспой мордой, спиртным перегаром и шестиэтажной бранью в «профессорской», но был незаменим. Это был тигр перекрестков и папертей. Его лекции были вульгарны, но убедительны. Мрачно посматривая из-под нависших бровей на студентов, сплюнув раз восемь с кафедры, он хрипло начинал:

— Дело, казалось, бесхитростное — вышел и клянчь. Сорок лет — это не кошкин хвост. Сорок лет занимаюсь этим. Видел разное. В старину, бывало, подойдет дамочка; с узкой талией и платьем-кринолином. Ручки из муфты вытащит. Дрожат они. На глазах слезки. Понимали нищего. Давали и сами плакали. Очень чувствительные в старину дамы были. А теперь… смотрят сквозь тебя, словно ты воздух, и зевают. С тех пор сколько через мои руки прошло меди и попрошаек!.. Дело такое, что бить учеников надо. Директор запрещает. Вижу, пользы будет мало… Заповедь первая. Брезгливому, нервному, гордому в это ремесло нечего и соваться. Это вам не на рояле тренькать. Тут бесстыдство — главное достоинство. Если ты зацепил подходящую штучку — быстро сообрази подход. Сначала надо, чтобы тебя заметили. Тогда можно действовать. Есть четыре главных замаха на заметность. Смотрите первый… Тянешь голову вперед, по-собачьи… За ней — тело… будто вползаешь в глаза, в душу… Мягко это делать надо. Вкрадчиво. Потом так же тихо выпускаете руку. Прием этот называется «тихая жалость». Приспособлен для молодых дам. Голос надо подавать тонкий. Гаркать и хрипеть нельзя. Напугать можете. Второй подход: тело все развинтите. Словно оно разваливается. Завидя нужного прохожего, начните с протяжного стона: «О-ой!..» Он повернет голову: «Кто это умирает?» Еще раз дайте: «О-ой!..» Потом, словно тяжелую, как олово, руку болезненно поднимайте… Знаю, ваши профессора против жалкости высказываются. Ну, так на это мне наплевать. Азбука у меня старинная. Без нее до высшей техники не допущу. Век так работал…

Все проходит, как уходят тучи, жены и воды реки. Так прошли студенческие дни. Близок был выпуск в мир, где звенят неведомые монеты в чужих темных карманах. За стенами университета боттлинга лежали злобные и черствые улицы, на которых нужно было Стоять дни, может — годы. Пугал стыд. Стыд протянуть руку. Стыд получить отказ. Стыд попасться на глаза знакомым, бывшим сослуживцам.

Правда, опытные педагоги боролись с этим ложным стыдом своих высокоинтеллигентных слушателей.

Г-н Анатоль Кикши постоянно твердил им, что боттлингер должен смотреть на свое дело как на театр.

Это только приятная игра, в результате которой вы будете иметь ужин.

Последние лекции посвящены были тренировке на самообладание. Поздними вечерами студенты молча стояли с протянутыми руками на перекрестках. Потом наступил практикум под наблюдением опытных ассистентов. Выручка шла в пользу университета. Попутно обучали сложнейшей технике маскировки от полицейских. И, наконец, наступил день дипломных работ, диссертаций и выпускных экзаменов.

Первый курс был вводный, со второго шла специализация. Вы могли выбрать один из следующих уклонов:

Факультет боттлинга (сбора подаяния).

Факультет уличных певцов.

Факультет новых ремесл.

Куарт окончил Университет боттлинга по факультету новых ремесл. Его докторской диссертацией был научный труд под названием:

Дорогой читатель! Я утомил вас скучнейшей главой. Она выпадает из веселых злоключений моего инженера, полна риторики, дидактики и перечислений. Я поместил ее в книгу с целью, выходящей из круга задач художественной литературы. Подобный университет существует только в Этландии. Будучи твердо убежден в его огромной пользе для беднейшего человечества нашей эпохи, автор взывает к гуманистам всех стран Европы и Америки способствовать созданию подобных учебных заведений у себя на родине. Итак, сознаюсь, я посмел контрабандой протащить в роман популяризацию весьма полезного для человечества начинания.

Дорогой читатель, будьте великодушны!

По скверам и бульварам, где дремлют на скамьях дамы третьей молодости, где, тихо постукивая палками, плетутся старушки-пенсионерки, слонялся в ободранном сюртуке психолог Шюсс.

Глаза его были злы, как глаза голодной собаки. Он мрачно басил: