Манон Фаржеттон - Десять дней до конца света

И что он сможет тогда ей сказать? Сказать будет нечего.

Она узнает.

Она узнает, что он чудовище.

Лили-Анн поднимает голову. Валентин сидит ниже на песке, погруженный в свои мысли.

– Зефир – это ты? Или это Валентин?

– Ни тот ни другой. Оба.

Она вздыхает. Она словно наэлектризована, терпения нет ни на что.

– Ты объяснишь в своем романе происхождение взрывов?

– Да.

– И как же?

– Догадайся.

– Ок… У всех твоих персонажей есть общая черта. Они забыли куски своего прошлого. Было бы логично, если взрывы связаны с этим недостающим прошлым.

– Неплохо.

– И потом, Зефир. Что значит это преобразование татуировок на его коже?

– Это природное. Генетическое.

– Он мутант?

– Если угодно.

– Он один такой?

– О нет. Это физическая характеристика всех особей его вида.

– Его вида? Зефир не человек?

– Человек. Новый вид человека. Он с другой планеты.

– И в твоей истории эти инопланетяне – виновники взрывов?

– Угу.

– Инопланетные люди, которые хотят нас истребить. Серьезно?

Эта гипотеза правда кажется тебе наиболее вероятной?

– В моем романе наша Земля – масштабный эксперимент. Их эксперимент. И теперь они хотят его закончить.

– Ты думаешь, с нами происходит именно это?

– Лили.

– Да?

– Дай мне поработать, пожалуйста.

Она возвращает ему листки и ждет продолжения. Теперь только читая она может нормально дышать.

Через некоторое время Гвенаэль вдруг качает головой.

– Я всегда был убежден, что литература может изменить действительность. Мою она изменила. Но чтобы до такой степени…

– Ты говоришь об этом романе?

– Я миновал стадию совпадений.

– Что же тогда?

– А что, если никакого Бога нет? Что, если Бог – это все творцы, вместе взятые, что живут в этом мире? Представь себе: художник написал шедевр, портрет такой силы, что он стал реальным, и в ту секунду, когда он его закончил, родился ребенок, точь-в-точь на него похожий? А на следующий день композитор сочинил музыку, которая потрясет человечество на долгие века – человечество или только одного человека, изменив ход его жизни?

– А еще через неделю писатель принялся за текст, которого писать не собирался, и каждая написанная им сцена так или иначе воплощается в жизнь.

Гвенаэль кивает.

– Знаешь, у меня бывает странное чувство, что я просто проводник, антенна, что ли, я не знаю, откуда мне пришла та или иная идея, как будто она просто витала рядом и я ее уловил. И никогда это чувство не было таким острым, как в последние дни.

– Стало быть, пришла твоя очередь. Ты Бог.

– И я намерен воспользоваться своим положением. Молись и простирайся ниц.

– Для этого ты должен написать, что я простерлась.

Оба улыбаются.

– Ты правда в это веришь? – спрашивает Лили-Анн.

– Нет. Не знаю. Мне нравится идея. Такую книгу я хотел бы написать. Этот Бог – множественный, сетевой, не единая сущность, но созидательная сила тысяч людей, которые передают друг другу факел. Ношу. И освобождаются от нее в творчестве, даже не зная, что на день или на месяц они были Богом…

– Я хотела бы эту книгу прочесть. И я согласна с тобой.

– В чём?

– Литература может изменить мир.

Ч – 22

Браим поднимается по высеченной в скалах бесконечной лестнице. Странное дело, стоит жара, несмотря на ветер и тяжелые тучи, накрывшие бухту. Погода взбесилась. У его спутников этот феномен вызывает тревогу, а Браиму приятно понежиться в тепле, достойном вечера его детства.

Он толкает калитку, ведущую в сад родителей Лили-Анн.

Беатрис где-то там, в доме, готовится с Марком к завтрашней операции. Но он поднялся не ради нее. Он пришел, чтобы быть хоть чем-нибудь полезным.

Дверь открывает Лора.

– Они в гараже, – говорит она.

– Спасибо. Я, собственно, пришел помочь приготовить поесть.

Лора смотрит на него с любопытством.

– Кухня в вашем распоряжении, Браим.

С этими словами она уходит наверх.

Браим направляется в кухню. Она в ужасающем состоянии. Раковина полна грязной посуды, которую за несколько дней никто не удосужился убрать. Он и сам как-то это упустил. Но сегодня он как никогда чувствует потребность что-то делать, хоть мелочи, пусть даже единственная польза от этих действий – занять руки на лишний час.

Браим берется задело спокойно, как будто земля вовсе не дрожит под ногами. Он расчищает доступ к крану, осматривает содержимое шкафчиков и холодильника, моет посуду, которая ему понадобится. Наводя порядок в этом хаосе, он успокаивается, и губы его мало-помалу раздвигаются в улыбке. Он режет картошку, когда вновь появляется Лора. Она стоит на пороге, прислонившись к дверному косяку.

– Вам не хочется побыть последние часы до взрывов с ней? – спрашивает она.

– С Беатрис?

– Да.

– Я с ней, Лора. Каждую секунду. (Она с сомнением поджимает губы.) Скучать – непременная составляющая, и, если мне предстоит умереть завтра, я хочу успеть поскучать по ней, хоть недолго, и потом испытать счастье от новой встречи.

Лора с усмешкой качает головой.

– Вы страдаете острой формой романтизма, Браим. Боюсь, это не лечится.

– Ни за что на свете я не хотел бы излечиться.

– Берегитесь, еще одно слово, и вас атакует Отряд Неисправимых Циников.

Впервые с тех пор, как они здесь, он видит Лору по-настоящему улыбающейся.

– У вас с Лили-Анн похожий юмор.

– Мы сестры.

В этих словах такая абсолютная уверенность, что Браим может только согласно кивнуть.

Когда он поднимает голову, чтобы взять из буфета скороварку, Лоры уже нет. Браим хлопочет, напевая себе под нос, размораживает куриные окорочка, найденные в дальнем углу холодильника, вынимает кости. Он с наслаждением ощущает ком, набухший в глубине живота, там словно завязался узел, и этот узел – Беатрис, его нужда в ней, его желание, его безграничная тяга к этой женщине. Пока тушится рагу из курицы с карри, он приступает к десерту и жертвует последние яйца в лимонный кекс.

Привлеченная запахом, в кухню проскальзывает Нинон. Пальчиком собирает остатки теста, прилипшие к стенкам кастрюли.

– Проголодалась?

Малышка кивает.

– Скоро будет готово. Поможешь мне отнести всё на пляж?

– Помогу.

Ей явно доставляет удовольствие это возвращение к нормальной жизни. Она сама берет большой поднос, расставляет на нем графин с водой, стаканы, тарелки, приборы и бумажные салфетки с золотым ободком и рождественскими рисунками. Потом она забирается на разделочный стол, чтобы дотянуться до высокого шкафчика, достает пакет с конфетами и прячет его под салфетками, лукаво покосившись на Браима. Тот с пониманием прижимает палец к губам.

Обед готов. Лора берет скороварку, Браим несет поднос, а Нинон – завернутый в салфетку кекс.