Михаил Савеличев - Проба на излом [litres]

Новое тело сидит на душе как влитое. Как пошитое по точным меркам платье. Или костюм. Идеальное совпадение. Чересчур. Хотелось бы не терять ощущение пребывания в иной плоти. Быть начеку.

– О, сосед, – дышит перегаром человек. – И ты туда же.

Смотрю и не узнаю. Искажение перспективы. Ведь тело чужое, глаза чужие, и восприятие тоже чужое. Страшный сосед-алкоголик, который пристает, подстерегает на площадке, клянчит деньги на опохмел, горланит по ночам дикие песни и устраивает пляски, а когда ему становится совсем скучно, ломится в дверь, предлагая кинуть палку. Но то, что вижу теперь, отличается от того, что видело несчастное дитя патронажа, проживающее на выселках Спецкомитета. Нет в нем ничего пугающего. Человек как человек, изможденный трудной и бессмысленной работой. Работа его – пугать. Не от злости. Не из ненависти. Не из-за водки. А потому как он для этого предназначен.

– Дай рупь, – хрипит он. – Трубы горят, смочить треба.

Достаю кошелек и протягиваю ему трешку. За работу. За отличную работу по социализации и коммунизации. Он качается навстречу, нагоняя новую волну перегара. Тянет трясущуюся лапу. Хватает трешку. Недоверчиво рассматривает, будто никогда не видел Пушкина. Спецкомитетская валюта. Принимается к оплате исключительно в спецраспределителях архипелага. Перечень спецраспределителей требуется знать наизусть. Дабы не проколоться.

– Вот, возьмите. Этого хватит?

– Пи в квадрате деленная на основание натуральных логарифмов, – хрипит сосед. – Шестьдесят седьмой на дворе. Два восемьдесят семь уже нигде…

– Товарищ, верь – придет она, на водку старая цена, – декламирует подвернувшийся свидетель. – На троих сообразим?

– У тебя соображалки такой нет, – сосед смотрит на свидетеля взглядом опознанного преступника. Когда тот отступает в толпу и сливается с темным фоном, сосед расправляет трешку. – Что за нах? Ты чё мне суешь? Чё за бумажка?

– Довольствие такими выдают, – отвечаю. – Других не имею, извините.

– Беги, – сказал он, и не сразу понимаю. – Пока Дятлова латают в лазарете, и ему не до тебя. Беги, если можешь, – повторил Коля трезвым голосом.

Перемыкает. Застопоривает. Останавливает на полном скаку. Вот только весь мир несся куда-то в потоке времени, и вот – встал. Как в рассказе Уэллса, где человек пожелал остановить вращение Земли, но чудовищная сила инерции смела все с поверхности замершей планеты.

– Что? – лепечу. – Бежать?

– Да-да, – Коля нетерпеливо притопнул ногой. – Включи соображалку. Ты не понимаешь – что с тобой сделали? Во что вляпали? – внимательно осматривает непривычно трезвым взором, в котором ощущается выучка такого уровня, которую не пропьешь. Читает, как раскрытую книгу. Просвечивает, как рентгеном. – Сложный танец, где каждый каждого держит за яйца. И в этом танце ты – главный приз.

Осматриваюсь. Нет. Без изменений. Все та же остановка. Вот дом с изображением сосны на торце. Остановка «Сосна». Но мир – другой. Будто того не замечая переходишь в соседний отсек. Проезжает служебный автобус, и на миг чудится – выхватилось в нём лицо знакомого, отчего продирает жуткий страх.

– Работаю на всех, – продолжил Коля с половины какой-то мысли, которую то ли забыл произнести, то ли не слышу. – Многостаночник, бля… На Спецкомитет, на Братскгэсстрой. А как тут не работать, скажи, а? – Он наклоняется ближе, вращает сумасшедше глазами. – Как?! У тебя есть ответ? Они – жернова, понимаешь? Вращаются, трут, дробят… не укрыться, не спиться… Господи, ниспошли белую горячку! Вот тебе, – сует кукиш. – Сам товарищ директор распорядился вас, Николай, в лучшую клинику определить. Да такую, до которой Спецкомитету еще спецкомитетить и спецкомитетить… Там вас вычистят, протрезвят, побеседуют, предложат… что предложат? А вот то, от чего нельзя отказаться. Соображаешь? Или Дятлов последние мозги отъёб? Он может… Дятлов все может…

– Не хочу… не могу, – тут же поправляюсь. Сбежать хочется, но не можется. Заперли в этом отсеке гигантского лайнера, имеющим пунктом назначения порт «Коммунизм». Никто отсюда не выпустит.

Коля усталыми движениями растирает лицо, будто маска запойного так крепко прилипла, даже мышцы отказываются возвращаться в нормальное, трезвое состояние.

– Не ссы, – отрывает пальцы от щек, на которых проступают белые отпечатки, копается в карманах, ловит руку и сует. – Главное, не ссы… есть человек, понимаешь? Он все устроит… не боись, не конторский… то есть не из Спецкомитета, и не кромечник, конечно же… Крыса. Умная и ловкая крыса. Зовут… бля… никто не знает, как зовут… она и сама, наверное, не упомнит. Воля, Насюха Воля… Погоняло, конечно… но отзывается. Воля дает волю.

Разжимаю пальцы и смотрю. Коричневый прямоугольник плацкарты. Билет. В другую жизнь? А ведь выход. Сбежать. Уехать. Скрыться. Ото всех. Спецкомитета, Братскгэсстроя, Дятлова, Гидромедведя, просто – медведя… Чемодан, вокзал, другая жизнь. Нет, даже чемодана не надо. Бежать в том, что на теле.

И внутри…

Смеюсь. Разбирает смех. Надрываюсь от смеха. А Коля смотрит обезумевшими глазами, а затем все понимает. Лицо обвисает измятой грязной тряпкой. Алкаш поворачивается спиной и бредет прочь, покачиваясь. Сгорбленный. Неопохмеленный.

Не на ту напал. Точнее, не на того. Нет больше сироты на довольствии Спецкомитета. На мякине не проведешь. Чую. Чую. Захожу в служебный ПАЗик без опознавательных знаков, киваю сослуживцам и пробираюсь на камчатку, забиться в самый дальний угол. И там, приложившись головой к ледяному стеклу, внезапно засыпаю. Ноющая боль в затылке отступает. Сплю крепко, просыпаюсь когда ПАЗик делает последний разворот на площадке за КПП. Иду в барак, где и настигает неприятность: внеочередное медосвидетельствование.

– Здоровье ценных работников – наша отеческая забота, – улыбается Дятлов. – Не все же мне доказывать, что я не верблюд однорукий… Сдавай дела на временное хранение и топай в медсанчасть, получай халат.

– Дела у прокурора, – ляпаю. – У нас – делишки.

И топаю в медсанчасть. Попутно соображая: случайность или закономерность? Что произошло, если бы застукали в том интересном положении, в котором нахожусь? Для начала – вычистили. Избавили ценного работника от проблем. А потом принялись выяснять – кто поспособствовал. Правды бы не дознались, потому как это такая правда, в которую даже Спецкомитету трудно поверить. А Дятлову – еще и западло. Неужто есть некто, кто обставит его в психологических многоходовках? Да ни в жизнь!

Со стороны прислушиваюсь к собственным мыслям. Кажусь Красной шапочкой, которую проглотил зверь, а она до сих пор не поняла, принимая процесс пищеварения за новую форму своей жизни. Жутко. А что, если так?