Антон Мухин - ЭМАС

— Не думай об этом, — весело сказала Ольга.

Она схватила его за руку и потащила вперед. Если бы Зубатов дал себе труд посмотреть по сторонам, он бы увидел господина, на которого показывал безумный студент перед конторой ПТА на Морской улице. Но и господин этот тоже не заинтересовался Зубатовым с Ольгой.

Они дошли до Забалканского, когда часы на башне Технологического института пробили одиннадцать. Но Петроград и не думал засыпать. Весь сиял рекламой уходивший в сторону Невского Загородный проспект, на мокрые панели уютно падал свет из окон заведений на первых этажах, и звуки румынских оркестров оглашали его, вырываясь из открывавшихся дверей. И выше, в квартирах, тоже горели окна. Там прислуга грела на кухонных плитах медные чайники и в чай добавляли наливки и ликеры, потому что нет ничего приятнее, чем, придя домой с промозглой улицы, согреть себя этой смесью, впитать её аромат и, укутавши ноги в плед, почитать новости с фронта. А в других квартирах лежали, обнявшись и уткнувшись друг в друга, слушая, как дождь бьет в стекла, и даже если с карточки на комоде смотрел вчерашний юнкер, опершись руками об эфес шашки, с нервно написанным уже на перроне посвящением на обороте, а в углу перевязанный черной лентой, — так что ж? Не вечно же теперь ждать его невозможное возвращение.

И ползли по стенам провода, заползали в квартиры, к дорогим, в черных лакированных корпусах, аппаратам ЭМАСа. И бесконечно струились из них ленты: каждый сообщал прочим, что он существует, и прочим не было до этого дела, но было важно, что им сообщают. Поскольку таким образом признавалось и их существование тоже.

Возьмись кто-нибудь изучать вопрос, почему городская управа допустила, что провода подводятся по фасадам зданий прямо к каждой квартире, а не заводятся изнутри, как, например, электрические, он едва ли найдет ответ. Но если всё произошло умышленно (что можно предположить наверное, не боясь облыжно обвинить членов управы во мздоимстве), то надо признать: придумавший это обладает талантом великого декоратора. Поскольку паутина, которой ЭМАС оплел город, стала не только фигурой речи, но и зримой реальностью.

Но Зубатов с Ольгой не пошли на Загородный, а свернули налево, в сторону Сенной, и оттуда дошли по Николаевскому мосту до Васильевского острова.

Она крепко держала его за руку.

— Я родилась здесь и выросла, между ровных, как отрезанных ножом, брандмауэров до неба, на брусчатке гулких узких дворов. Когда я была маленькой, мой отец еще не зарабатывал много, и мы не могли позволить себе никого, кроме приходящей кухарки. Никто не надевал на меня шляпу, как у взрослых, и не вел за руку гулять в сад. Нам обыкновенно доставались квартиры на высоких этажах, я сидела на кухне на подоконнике и смотрела, как капли дождя пролетают мимо меня вниз, в темноту, освещенную пятнами качающихся фонарей. И, знаешь, сидя на этих подоконниках, я думала, что лучше ничего и быть не может, потому что ровно так и выглядит вечность, а есть ли что-либо прекраснее, чем сидеть на краю вечности и ощущать себя?.. Ты молчишь?

— Разве тебе нужно, чтобы я что-то говорил?

— Скажи, что в мире есть множество гораздо более красивых видов из окна, и я отвечу, что да, но все они отвлекают на себя. И только пятна фонарей в темной глубине двора позволяют остаться тебе один на один с собой. Поэтому, когда Егор говорит, что Петроград обманывает, завлекает и бросает, он лжет. Петроград не обманывает. Каждый обманывается сам. Мы пришли. Здесь я родилась. Я просто хотела тебе показать.

Двор на 6-й линии, в котором они стояли, был зажат четырьмя стенами, из которых только в одной были окна. Остальные представляли собой глухие брандмауэры невероятной, этажей в семь, высоты. Два дровяных сарая, единственные его обитатели, сиротливо жались друг к другу, как будто даже им было тут тоскливо. Из маленького неба вниз с огромной высоты падали капли и вдребезги разбивались о круглые булыжники.

— Не говори ничего, — сказала Ольга.

Окна квартиры Зубатова, наоборот, выходили в бесконечность Обводного канала. Вместо пустоты двора с фонарями в нём была гонка огней и звуков улицы.

Ольга сбросила одежду на стоявший у печки стул и лежала, прижавшись к Зубатову всем телом, от пальцев ног до мягких, растрепанных по его груди волос. Вдвоем они смотрели в это окно на жизнь Петрограда, с каждым паровозным свистком и с каждым треском искр на сырой контактной сети трамваев чувствуя удары его сердца. В этот раз Фёдор оставил хозяина один на один с гостьей, благо ей некуда было спрятать револьвер, хотя, как знать, возможно, вывод, что она не представляет для него угрозы, и был опрометчивым.

Можно было одеться, спуститься вниз и погрузиться в этот город, стремительно проносящийся за стеклом вагонного окна, в котором отражаются их лица. И сверкающие, такие уютные в дождь, улицы для двоих. И теплые ночные рестораны с темными кабинетами или, наоборот, столиками с видом на продрогших, торопящихся прохожих.

Именно та прелесть города, от которой предостерегал Егор, но следовало ли её бояться? Чего такого мог им дать, а потом лишить Петроград после того, что было в их жизнях, и во что такое мог ввергнуть, к чему бы они не были готовы?

Оба они думали об этом. И оба понимали, что раствориться в городе уже не смогут, что детство, когда это было возможно, кончилось. И даже чувство начальной влюбленности, легко подчиняющее себе или затирающее все остальные чувства, не поможет. Это уже пережито и прожито, и сделаны шаги, не позволяющие вернуться.

Ольга провела пальцами по груди Зубатова вниз, потом поднялась над ним на руках, нависла, и её волосы свесились ему на лицо, скрывая их обоих от всего мира, даже от Фёдора.

— Ты ведь поможешь мне наполнить мою жизнь смыслом, ваше высокоблагородие?

— Если ты затеяла убийство, довольно странно брать в сообщники бывшего начальника тайной полиции.

— Ничуть. Во-первых, бывшего. Во-вторых, не преувеличивай свой собственный след: ты ведь так и не сделал то, что хотел и ради чего пострадал. В-третьих, вокруг тебя не так много умных людей, с которыми интересно делать общее дело. В-четвертых, ты сам внутренне со мной согласен. Взвесив всё это, я решила приехать к тебе и сделать тебе предложение.

— Да? Мне казалось, это я позвал тебя сюда.

— Это тебе казалось, — рассмеялась Ольга.

Воздушные железные дороги сплетались над Петроградом паутиной рельсов. Сами как пауки, опираясь на длинные стальные ножки, покрытые ровными рядами заклепок, они шли по улицам на высоте трех саженей, бесцеремонно мимо окон вторых и третьих этажей, над крышами невысоких николаевских особняков, легко перемахивали через городские каналы и соединяли свои линии в самых причудливых фигурах. Тысячи механических стрелок ежеминутно переключались, проводя по этой паутине пассажирские составы к вокзалам, с углем — на электростанции и заводы, а с прочими товарами — в порт и на сортировочные станции финляндской и имперских железных дорог.