Антон Мухин - ЭМАС

— Не имею? Да кто вы вообще такой, чтобы говорить мне о моих правах?!

— Я? Да я, если вам угодно знать, имею право называться отцом всего нашего движения не меньше, чем вы, Егор. Пока вы ходите по лавкам Гостиного двора, выбирая себе костюмы, и снимаете барскую квартиру на Садовой, в которую по вечерам приезжают непонятные девицы, я занимаюсь всеми делами организации!

— Так вы и за мной шпионили, — прошипел Егор.

— Более того, зная, как вы поступили со старичком Афанасием, я попросил сделать мне несколько ваших фотографических карточек с этими барышнями, которые, если меня найдут мертвым, будут распубликованы во всех газетах, о чём мною дано поручение нотариусу. А то вдруг вам придет в голову огреть меня камнем по голове и бросить на рельсы?

— Не найдут, — мрачно сказал Егор, вынимая из кармана нож.

— Егор, что вы делаете?! — в ужасе закричал чиновник.

Не отвечая на этот вопрос, Хрулёв несколько раз ударил его ножом.

В действительности, однако, Егор переоценил свои силы. Он давно ночевал в пакгаузе ночь через ночь, часто отлучался, а повседневными делами заведовал Пётр Ипполитович. Без него было трудно, и только на то, чтобы собрать сотню самых надежных безномерных понадобилось три дня. Хрулёв справедливо полагал, что нападать лучше на месте казни, которая, как он знал, обычно совершается в Лисьем Носу. Но точное место было ему неизвестно. Еще два дня, и, озадачив всех безномерных поиском хоть каких-то сведений, он нашел человека, чей зять служил в крепостном гарнизоне и дважды сопровождал преступников. От него стало известно, что часов около пяти утра специальный поезд прибывает на станцию Лисий Нос, откуда осужденных с небольшим конвоем ведут на место, находящееся саженях в пятистах, где к тому моменту уже готова виселица.

Из этих слов выходило, что план Хрулёва мог иметь шансы на успех. Виселицу строят заранее, значит, можно успеть подготовиться. В распоряжении Егора было около 30 револьверов, и вооруженные ими люди отбыли, под видом дачников, в Лисий Нос. Они распределили между собой дежурства, следя одновременно и за станцией, и за указанным солдатом местом, что позволяло вовремя организовать засаду и отбить Ольгу. Сам Егор ликвидировал квартиру на Садовой, переселился в пакгауз, откуда почти не выходил, велел доставлять себе все газеты, особенно экстренные выпуски, и погрузился в долгое томительное ожидание. Несколько раз он слышал тихое Ольгино дыхание и видел её закутанный в одеяло силуэт в углу, но оказывалось, что это просто переходное состояние между сном и явью, когда сознание дорисовывает реальность вокруг желаемыми, но невозможными деталями.

Жизнь в общине между тем потихоньку входила в привычное русло, и в четверг один чиновник-охотник, сам человек думающий и осмысленно выступающий против ЭМАСа, привел в пакгауз любопытного, как он сказал Егору, новообретенного. Человек этот был встречен им на улице шедшим с совершенно потерянным видом и охотно откликнулся на рассуждения о пагубности машин.

Егор нехотя поднялся со своей лежанки, отчего сидевшая в углу Ольга вздрогнула и поспешила исчезнуть, и вышел встречать приведенного.

— Что же, говорят, вы видите в ЭМАСе преграду на пути человеческого счастья? — спросил Хрулёв.

— Я считаю, что машины только и способны сделать человечество счастливым, однако лично меня они оскорбили, и оскорбление это таково, что не может быть ни прощено, ни забыто. Я, извините за метафору, нахожусь в состоянии отвергнутого любовника, поэтому готов совершенно бескорыстно помочь вам в уничтожении ЭМАСа, — сказал Фещенко.

Утро принесло дурную весть. Еще до того, как появились газеты, экран ЭМАСа на Обводном, видимый от пакгауза, высветил: «Свершилась казнь над террористкой Никоновой, убившей О-Ф. И. Ламкерта, сообщ. ПТА».

Еще какое-то время Егор надеялся, что это ошибка, поскольку отправленные в Лисий Нос безномерные должны были немедленно послать гонца, как только обнаружится приготовление виселицы, а его не было. Но вскоре из газет стали известны ужасные подробности: Ольгу доставили из крепости не на поезде, а пароходом, и казнили в другом месте, недалеко от берега. Паровозом, как уже слишком поздно догадался Егор, пользовались только зимой.

Ольга, сидевшая в углу его комнаты, теперь не уходила даже когда Егор вставал с лежанки, и исчезала, только если он приближался к ней вплотную и пытался схватить за руку.

Всё происходило ровно так, как говорил Победоносцев, чьё исчезновение, кстати, на фоне казни Ольги никто не заметил. Егор, который почти не вставал с лежанки, вдруг случайно обратил внимание, что у кого-то из безномерных вместо распятия висит на шее маленький тряпичный узелок. Приглядевшись, он понял, что такие носят многие. Это были тряпочки, в середину которых клали камешек, а потом перетягивали ниткой так, что свободная ткань свисала вниз, и сверху получался шарик. Выходило как фигурка висящей Ольги с надетым на голову мешком.

Егор ничего им не говорил и давно уже не выступал с проповедями, но видел, как все сжались, приткнулись друг к другу, разговаривали вполголоса и не смеялись. Уже мало кто уходил из пакгауза ночевать домой, в нём стало тесно и появился запах.

— Машины со стороны кажутся непобедимыми, но на самом деле их слабость в их силе, — сказал Фещенко, войдя без стука в комнату Егора. Он один из всех, казалось, сохранил здравый рассудок.

Егор лениво повернул голову и вопросительно посмотрел на него.

— У вас в общине больше тысячи человек. Если каждый будет отправлять в день хотя бы по 10 электрограмм, за несколько месяцев можно оповестить весь город. Не говоря о том, что число ваших сторонников будет расти.

— Позволить зверю возложить на себя печать? — безразлично спросил Егор.

— Хоть вы-то не повторяйте эту чушь, разумный же человек, — скривился Фещенко.

— Даже если я разумный — не все здесь такие.

— Не все. Разумные, которых большинство, будут писать о неразумных.

— А что о них писать?

— О том, как они умирают.

— Как же они будут умирать?

— Они будут умирать, останавливая машины. Послушайте, вы знаете, как в Риме первые христиане — изгои общества, чужеземцы и вольноотпущенники — победили язычников — богатых, могущественных, ученых и умных? Их травили в театрах дикими зверьми на потеху публике, а потому эта публика приняла их веру. Римляне убивали их, кротких и покорных, но задавались вопросом: а не лучше ли они нас, погрязших в разврате и обжорстве? И чем больше убивали, тем больше понимали: да, лучше. Ты жрешь неделю или год, но потом тебе надоедает, и ты спрашиваешь себя: а что кроме? Но всё, что кроме, — у них.

Фещенко не знал очкастого чиновника, но сравнивая общину безномерных с христианами, говорил ровно как он. Ольга (она теперь не куталась в одеяло, а носила шаль так, чтобы, перебросив свободный конец через плечо, закрыть шею) встала со своего места в ногах Егоровой лежанки.