Антон Мухин - ЭМАС

Много раз Зубатов наблюдал, как его инженеры останавливались вдруг, захваченные этим зрелищем, и он думал, что только их специально устроенный мозг может подпасть под власть машин. Однако стал замечать такое и за собой — не само по себе осознание огромной математической работы поражало его, а мысль, что вот сюда, по этим проводам, собираются все думы и слова жителей столицы, что всё их сокровенное, тайное, желанное и страшное превращается машинами в дырочки на картонных карточках. Но зато таковыми они сохранятся навечно.

Нынче машины не только будут слепо выполнять приказы — хранить чужие мысли, искать в них нужные слова и в соответствии с ними подсовывать нужные бюллетени. Они начнуть думать самостоятельно: взвешивать и измерять своих абонентов, понимать их, а потом сами составлять бюллетени для каждого, беря существующие и дополняя их тем, что сочтут необходимым. И каждый, таким образом, будет уловлен в сети, а он, Зубатов, станет тем рыбарем, что держит эту сеть в руке.

Но совершенно не нарушатся при этом свободы, дарованные Манифестом 17 октября, потому что каждый будет волен читать или не читать, а также писать то, что захочет.

Эту сложную, отдельную задачу, про которую он рассказывал сегодня Столыпину, но тот, верно, не понял, Зубатов решил отдать машинам 2-го резервного цеха. И приезжал теперь послушать, как они дышат, как их шестеренки, вращаясь, рожают собственные машинные мысли.

Однажды, выходя из цеха на улицу, он чуть не споткнулся о метнувшегося ему под ноги человека. Первой мыслью Зубатова было, что это террорист с бомбой, и он отпрыгнул назад, сбив с ног совершенно растерявшегося бесполезного караульного. Его винтовка с грохотом упала на гранитные ступеньки. Ничего, однако, не взорвалось, и Зубатов поднялся на ноги. Перед ним на панели сидел юродивый, в порванной одежде которого угадывалась некогда форма инженера-путейца. Наклонив голову к земле, как вынюхивающая след собака, он пополз в его сторону, одновременно шаря руками перед собой, пока не схватил 15-копеечную серебряную монетку, оброненную Зубатовым при падении.

— На, — протянул он, — возьми. Это твоя.

— Оставь себе.

— Нельзя мне себе. Это твоя.

Зубатов не собирался пререкаться, он бы и взял монетку, но юродивый был грязный и пахнул, так что прикасаться к нему не хотелось.

— Нельзя брать то, что другим принадлежит, — повторил юродивый. — Как в народе говорят: на чужом горе счастья не построишь! Возьми, твоя.

В этот момент он поднял голову, и Зубатов с ужасом понял, что перед ним давешний инженер Кульпа, растерзанный в пакгаузе товарной станции Варшавской железной дороги. Но этого, конечно, быть не могло — безномерные оттащили тело Кульпы на берег протекавшей между полуразвалившимися железнодорожными складами Ольховки и, привязав к ногам вывороченный из какой-то могилы железный крест, бросили в её гнилую застойную воду. И не было в этом ничего сверхъестественного: безумие стирает с лиц индивидуальность, делая безумных неотличимыми друг от друга.

Нет, конечно, это не Кульпа.

— Я-то счастлив: я могу чужое вернуть хозяину и себя от геенны огненной тем самым спасти. А ты можешь ли вернуть, что у другого забрал? — засмеялся юродивый. — Спеши отдать, пока хозяин не умер, а то как же? Придется тебе за ним в преисподнюю спускаться!

Он подполз к Зубатову и засунул монетку ему в карман, так что смрад — но не естественными в таких случаях запахами, а какой-то сыростью и кошками, — ударил в нос. Сделав это, юродивый вдруг встал на ноги и, хотя нетвердо, заковылял куда-то в темноту.

Вернувшись к себе в контору на Большую Морскую, Зубатов допоздна совещался с инженерами, обсуждая нюансы подготовки к началу движения. Покойник Ламкерт был прав — все они очень толковые математики, но напрочь лишены полета фантазии. Часам к 11 вечера, наконец, все разошлись, и свет в большинстве кабинетов погас.

Зубатов любил это время, когда все дела уже заканчивались, жизнь вокруг замирала и можно было посидеть в тишине. Он встал из-за своего огромного директорского стола, за которым когда-то впервые увидел Ламкерта, и прошел в угол кабинета. Там стоял аппарат ЭМАС, оборудованный одним из новейших изобретений, уже внедрявшимся, впрочем, в повседневное использование, — большим экраном, состоявшим из тысяч ячеек, которые могли открываться и тогда становились белыми, или оставались закрытыми черными. Телеграфный механизм вместо того, чтобы выбивать точки на ленте, открывал ячейки, и таким образом единомоментно 24 строчки текста электрограмм появлялись на экране.

Зубатов сел за аппарат и напечатал, как печатал каждый вечер, оставшись один, уже давно: «Поиск: Ольга Никонова».

Хоть Зубатов и променял Ольгу на возможность установить в России лучший порядок, она не обиделась на него и без спроса, как старая подруга детства, с которой вместе на даче ловили бабочек (а это, конечно, гораздо ближе любой любовницы), приходила к нему в память. Он сначала просто не прогонял её, а потом уже стал ждать. Но как могла она вырваться из царства теней и вернуться к нему, когда ей не за что было уцепиться в этом мире? Ни фотографической карточки, ни письма, ни даже закатившейся под диван, а теперь вдруг найденной пуговицы от перчаток — ничего не было от неё у Зубатова, кроме вырезки из «Петроградской газеты» о совершившейся над ней казни. Но кому же понравится цепляться за такой крюк?

И тогда он стал искать её в ЭМАСе. Потому что — где же еще?

В ЭМАСе Ольга существовала в сотнях бюллетеней, но обыкновенно уже мертвой. Зубатов искал там её живую — чтобы кто-то вспоминал, как вместе с ней списывал из учебника на контрольной по латыни, как она рассказывала про своего доброго папу-полковника, как на Николаевской набережной с первыми холодами встречали плывущий из Ладоги лёд или провожали его весною и что она говорила тогда.

Что за радость была ему читать, какую ценность имеет её жертва?

Иногда Зубатов находил бюллетени с отрывочными воспоминаниями, и тогда мыслилось в его голове вот что: разве может тот, кто умер, совершать всё новые и новые, неизвестные ему прежде, действия, открываться с новых сторон? Конечно же, нет. А в этот вечер случилось то, к чему Зубатов был внутренне готов уже давно: он обнаружил, что Ольга жива и ведет собственный бюллетень.

Хотя Ольга писала о своей смерти и жертве, которая не напрасна, которая поможет людям осознать и одолеть иго машин, в каждой строчке сквозило, что она жива. И, кажется, она даже не пыталась это скрыть.

Зубатов напечатал на клавиатуре свой личный секретный шифр, дававший доступ к служебным командам, и без труда нашел, что бюллетень 848334 принадлежит абоненту 1893431*. Звездочка рядом с номером обозначала, что он, скорее всего, зарегистрирован по поддельному или утраченному паспорту, что лишний раз подтверждало догадку. Зато адрес, куда был проведен провод ЭМАСа, подделать невозможно.