Роберт Маккаммон - Лебединая песнь

— Хорошо. — Голос у него был тихий и смирившийся. — Принесите ножи. Сестра, вы не могли бы встать рядом на колени и поддерживать меня? Еще мне нужно, чтобы несколько мальчишек держали для безопасности Баки. Нельзя, чтобы он метался.

— Может, просто треснуть его как следует и вырубить? — спросил Робин.

— Нет. Есть риск повредить мозг. Кроме того, первым импульсом человека, которого ударили до потери сознания, является рвота. Нам ведь это не нужно? Пол, не подержишь ли ноги Баки? Надеюсь, от того, что ты увидишь немного крови, тебе не станет плохо?

— Не станет, — сказал Пол, и Сестра припомнила тот день на трассе I-80, когда он потрошил волка.

Принесли горячие ножи в металлическом горшке. Сестра опустилась на колени возле Хью и дала ему возможность опереться на нее. Тяжесть оказалась невелика. На землю рядом с собой она положила стеклянное кольцо. Баки был пьян и бредил, он говорил, что раздается пение птиц. Сестра прислушалась, но услышала только завывание ветра у входа в пещеру.

— Милостивый Боже, направь, пожалуйста, мою руку, — прошептал Хью.

Он взялся за нож. Лезвие было слишком широким, и он выбрал другой. Даже самый узкий из этих ножей будет неуклюжим, как сломанный палец. Он знал, что одна ошибка — и можно прорезать левый желудочек сердца, а тогда ничто не остановит фонтан крови.

— Начинайте же, — подгонял Робин.

— Я начну, когда буду готов! И ни одной проклятой секундой раньше! А теперь отодвинься от меня, парень!

Робин отступил, но остался достаточно близко, чтобы наблюдать.

Несколько человек держали Баки за руки, за голову и плечи, прижимая тело мальчика к земле, а почти все остальные, даже жертвы маски Иова, сгрудились вокруг. Хью взглянул на нож в своей руке — тот дрожал, и дрожь не прекращалась. Пока нервы у него окончательно не сдали, он наклонился вперед и прижал горячее лезвие к краю раны.

Брызнул гной. Тело Баки дернулось, и мальчик взвыл от боли.

— Прижимайте его сильнее! — нервничал Хью. — Держите его, черт подери!

Мальчишки изо всех сил старались удержать пациента, и даже Полу было трудно зафиксировать его дергавшиеся ноги. Нож Хью пошел глубже, и крик Баки эхом отразился от стен.

— Вы убиваете его! — закричал Робин.

Но Хью словно не слышал. Он схватил банку с самогоном и стал брызгать им вокруг и внутрь гнойной раны. Теперь мальчишки едва могли удержать Баки. Хью осторожно продолжил операцию, его сердце колотилось так, будто рвалось из груди.

— Я не вижу пулю! — сказал он. — Она ушла слишком глубоко!

Кровь выбивалась струйкой, густая и темно-красная. Он выбрал осколки разбитого ребра. Ниже лезвия билась и пульсировала алая губчатая масса легкого.

— Держите, прижимайте его крепче, ради бога! — закричал Хью.

Лезвие было слишком широким: это был не скальпель хирурга, а нож мясника.

— Я не могу этого сделать! Не могу! — взвыл Хью и отбросил нож.

— Убирай ее оттуда, и все! — Робин приставил пистолет к его голове.

— У меня нет нужных инструментов! Я не могу работать без…

— К черту инструменты! — закричал Робин. — Работай пальцами, если нужно! Только удали пулю!

Баки стонал, его веки лихорадочно дрожали, тело так и стремилось скорчиться эмбрионом. Остальные прикладывали все усилия, чтобы удержать его. Хью пребывал в отчаянии: в горшке не осталось больше узких лезвий, подходивших для работы. Пистолет Робина упирался в его голову. Хирург покосился в сторону и увидел на земле стеклянное кольцо. Он заметил два тонких острых выступа и следы еще трех.

— Сестра, мне нужен один из этих шипов как зонд, — сказал Хью. — Ты не могла бы отломить один для меня?

Она поколебалась только одну-две секунды, а затем шип оказался у него на ладони, переливаясь всеми цветами радуги.

Раздвинув края раны одной рукой, он вставил зонд внутрь алого отверстия.

Хью пришлось глубоко ввести инструмент: мурашки поползли по спине при мысли, что́ мог задеть зонд.

— Держите его! — предупредил он, уводя кусок стекла на сантиметр левее. Сердце работало, тело проходило еще один болевой порог.

«Спеши! Спеши! — думал Хью. — Найди эту сволочь и вытащи!»

Зонд проскользнул еще глубже, но никакой пули по-прежнему не было.

Вдруг хирургу показалось, что стекло нагревается у него в руке. Оно стало очень теплым, почти горячим.

Еще две секунды — и он уже не сомневался: зонд нагревается.

Баки содрогнулся, его глаза закатились, и он, к счастью, потерял сознание. Клуб пара поднялся из раны, как при выдохе. Хью решил, что пахнет паленым мясом.

— Сестра? Я не знаю, что происходит, но думаю…

Зонд коснулся твердого предмета в губчатой глубине тканей, менее чем в полудюйме от левой коронарной артерии.

— Нашел! — прохрипел Хью, сосредоточившись на определении размеров пули концом зонда.

Кровь была везде, но это была не алая артериальная кровь, движение ее было вялым. Зажатое в руке стекло стало горячим, а запах горелой плоти усилился. Хью ощутил, что его нога и нижняя часть тела замерзают, но из раны поднимался пар. Ему пришло в голову, что кусок стекла каким-то образом направляет тепло его тела, повышая температуру в глубине раны. В руке он почувствовал силу — спокойную, уверенную силу. Казалось, она потрескивала у него в пальцах, как разряды молнии, очищала мозг от страха, выжигала паутину паров самогона. Он внезапно ощутил, как тридцать лет медицинского опыта снова влились в него, почувствовав себя молодым, выносливым и бесстрашным.

Он не знал, что это за сила — волна самой жизни или что-то такое, что люди в церкви называют спасением, — но он снова мог оперировать. Он мог достать эту пулю. Да. Мог.

Руки у него больше не дрожали.

Он осознал, что ему нужно подвести зонд под пулю и поднимать ее до тех пор, пока он не сможет взяться за нее двумя пальцами. Левая коронарная артерия и левый желудочек находились близко, очень близко. Он стал работать геометрически точными движениями.

— Осторожно, — предупредила Сестра, понимая, что ей не следовало говорить это.

Хью склонился над раной и вдруг крикнул:

— Больше света!

Робин поднес свечу ближе.

Пуля высвободилась из окружающих тканей. Хью услышал шипение, почувствовал запах горелого мяса и крови. «С чего бы это?» — подумал он, но времени размышлять не было. Осколок стекла слишком нагрелся, его едва можно было держать, хотя Хью и не осмеливался осознать это. Он чувствовал себя так, словно сидел по грудь во льду.

— Я ее вижу, — сказал Хью. — Небольшая, слава богу!

Он забрался двумя пальцами в рану и зажал ими кусочек свинца. Извлек то, что напоминало сломанную пломбу, и бросил Робину.

Потом он стал вынимать из раны зонд, и все услышали легкие щелчки и потрескивание плоти и крови. Хью не мог поверить тому, чему стал свидетелем: поврежденная ткань в ране прижигалась и затягивалась по мере того, как он вытаскивал осколок стекла.