Роберт Маккаммон - Лебединая песнь

— Я бы хотела, чтобы ты нашла перчатки, но, пожалуй, их трудно достать, — сказала Сестра. Ее собственная пара уже износилась. — Ну что ж, тогда берись за дело. Время уходит. — И вернулась к работе.

Перед лицом Сван возникла пара рваных шерстяных перчаток.

— Возьми, — настаивал Робин.

Его собственные руки остались голыми.

— Я всегда могу стянуть еще, — заверил он.

Сван посмотрела ему в глаза. За маской грубости проглядывали нежность и доброта, как будто среди снеговых туч внезапно сверкнуло солнце. Девушка махнула в сторону Сестры:

— Отдай ей.

Он кивнул. Сердце у него бешено колотилось, и он подумал, что если и на этот раз сделает глупость, то просто заползет в какую-нибудь нору и замурует себя там. Как же она прекрасна!

«Не делай глупостей, — предупредил он себя. — Спокойствие, парень! Веди себя спокойно!»

Рот у него открылся.

— Я люблю тебя, — сказал он.

Глаза у Сестры округлились. Она оторвалась от работы и повернулась к молодым людям.

Сван онемела. У Робина на губах появилась жалкая улыбка, как будто он понял, что его голос звучит помимо его воли. Но он произнес эти слова, и все их слышали.

— Что… ты сказал? — спросила Сван.

Его лицо стало таким красным, будто его облили кетчупом.

— Э-э… Мне нужно привезти еще глины, — забормотал Робин. — Оттуда, с поля. Я там беру глину. Знаешь?

Он попятился к тачке и чуть не упал на нее, а потом быстро укатил ее прочь.

Сестра и Сван проводили его взглядами.

— Этот парень чокнутый! — проворчала Сестра.

— Надеюсь, что нет, — тихо сказала Сван.

Сестра посмотрела на нее и все поняла.

— Подозреваю, что ему нужна помощь, — предположила она. — В смысле, кто-то действительно должен ему помочь, ведь так будет быстрее, если работать вдвоем?

— Да. — Сван спохватилась и пожала плечами. — Наверное, так. Может быть.

— Хорошо. Ну, вы тогда работайте там, а мы здесь.

Сван заколебалась. Она посмотрела, как Робин уходит в поле, и вдруг поняла, что очень мало знает о нем. Возможно, он совсем ей не понравится, если она узнает его получше. Да, возможно, совсем не понравится!

Она все еще думала об этом, когда, взяв Мула под уздцы, пошла за Робином.

— Шаг за шагом, — тихо сказала Сестра.

Но Сван уже ушла.

Джош таскал бревна восемь часов подряд; и когда он приплелся к источнику за водой, ноги у него подгибались. Детям — среди них и Аарону — поручили в ведрах и черпаках разносить воду работавшим бригадам.

Джош напился и повесил ковш на крючок большой бочки рядом с источником.

Он очень устал. Растянутое плечо ныло, он почти ничего не видел сквозь маску Иова, а голова была такой тяжелой, что требовались огромные усилия, чтобы просто удерживать ее. Джош заставлял себя таскать бревна, несмотря на возражения Сестры, Сван и Глории. Однако теперь ему хотелось одного: лечь и отдохнуть, хотя бы с часок. Тогда он снова почувствует себя в состоянии вернуться к работе, ведь осталось еще столько дел, а время уходит.

Джош пытался уговорить Глорию взять Аарона и уехать, может быть, спрятаться в лесу, пока все не закончится, но она решила остаться. И Сван тоже. Не было смысла пытаться изменить это. Но солдаты придут за Сван, а Джош знал, что на этот раз не сможет защитить ее.

Его лицо под маской Иова разрывала боль. Он чувствовал слабость, близкую к обмороку.

«Всего час отдыха, — сказал он себе. — Один лишь час, и я снова смогу вернуться к работе — и плевать на сломанные пальцы и ребра. Жаль, этот гад с постоянно меняющимся лицом удрал! Я бы его убил!»

Он пошел к хижине Глории, волоча ноги, будто налитые свинцом.

«Прах меня побери! — подумал он. — Если бы болельщики сейчас видели старину Черного Франкенштейна, вот бы они меня освистали!»

Он расстегнул куртку и воротник рубашки.

«Должно быть, потеплело, — подумал он: с него градом катил пот, рубашка прилипла к телу. — Боже! Я весь горю!»

На ступеньках Джош споткнулся и чуть не упал, но все-таки вошел в хижину и стянул куртку, позволив ей упасть на пол.

— Глория! — позвал он слабым голосом и вспомнил, что она копает траншеи с одной из рабочих бригад. — Глория, — прошептал он и мысленно увидел, как зажглись ее янтарные глаза и осветилось лицо, когда он вручил ей платье с блестками. Она прижала наряд к себе, погладила, а когда снова посмотрела на Джоша, он заметил, что по ее лицу катится слеза.

В тот момент ему хотелось поцеловать ее: дотронуться губами до ее губ, коснуться щекой ее щеки — но он не мог, не мог из-за проклятой дряни на голове. Он посмотрел на Глорию единственным здоровым глазом через узенькую щелку и вдруг подумал, что позабыл, как выглядит Рози. Лица мальчиков, конечно, сохранились у него в памяти четко, как на фотографии, но черты Рози стерлись.

Он купил Глории это платье, потому что хотел увидеть ее улыбку. И когда она действительно улыбнулась, это было похоже на проблеск другого, лучшего мира.

Джош потерял равновесие и налетел на стол. Что-то упало, и он наклонился, чтобы поднять.

Но вдруг все его тело как будто развалилось, точно карточный домик, и он упал на пол. Хижина содрогнулась.

«Горю, — подумал он, — о боже… Я горю…»

Хатчинс ощутил что-то под пальцами. Нечто слетевшее со стола. Он поднес предмет к глазам и понял, что это такое.

Карта Таро с изображением молодой женщины, сидевшей среди цветов и колосьев у водопада. У ее ног лежали лев и ягненок, в одной руке она держала щит с изображением феникса, восстающего из пламени. На голове у нее было что-то похожее на сияющую прозрачную корону.

— Императрица… — прочел Джош.

Он пристально вгляделся в цветы, рассмотрел корону, потом изображение женщины. Разглядывал внимательно и тщательно, а по лицу и телу поднималась волна лихорадочного жара, словно вулкан.

«Нужно сказать Сестре, — подумал он. — Сказать Сестре… что стеклянное кольцо, которое у нее в сумке… это корона. Нужно показать ей эту карту… потому что у Сван и у Императрицы… одно лицо…»

А потом лихорадка вытеснила все мысли, и он замер на полу с картой в руке.

На четвертую ночь в небе полыхнул пожар. Робин увидел его, когда наполнял водой ведра, чтобы погрузить их на тележку и отвезти к стене. Были задействованы всевозможные емкости, от пластиковых ведер до корыт, и люди у источника заполняли тележку, как только предыдущая освобождалась.

Робин знал, что свет, отражавшийся от низких облаков на севере, — это отблеск факелов и костров армейского лагеря милях в пятнадцати от города. Они доберутся до Мериз-Реста на следующий день, и ледяной покров на стене высотой в семь футов станет совсем прочным.

Плечи у него болели, и каждое ведро, кувшин, лохань, которыми он зачерпывал воду из источника, казалось, весили не менее пятидесяти фунтов, но он думал о Сван и продолжал работать. В тот день она догнала его и стала помогать набирать глину, как любой другой человек. Руки у них покрылись одинаковыми порезами и мозолями, и, пока они работали, Робин поведал ей о себе все: о приюте и о годах, проведенных с разбойниками. Сван слушала его без осуждения, а когда он закончил свою историю, рассказала ему собственную.