Роберт Маккаммон - Лебединая песнь

Во время их разговоров он никогда не включал фонарь — не хотел видеть покрытое волдырями лицо девочки и опаленные короткие волосы и вспоминать, какой милой она была раньше. И конечно, старался избавить ее от созерцания своей отталкивающей физиономии.

Поу-Поу Бриггс сгорел дотла. Они не говорили об этом совсем, но призыв сберечь дитя продолжал звучать в голове Хатчинса, подобно звону железного колокола.

Джош зажег свет. Сван свернулась клубочком на своем обычном месте. Корка подсохшей жидкости, вытекшей из волдырей, блестела на ее лице. Лоскуты кожи свисали со лба и щек, словно слои засохшей краски, под ними виднелась свежая алая плоть, набухшая новыми волдырями. Он осторожно потряс Сван за плечо, и она тотчас открыла глаза — красные, со слипшимися ресницами, зрачки сжались до крохотных точек. Он отвел от нее свет:

— Пора вставать. Нам нужно копать.

Она кивнула и села.

— Если мы будем работать вместе, дело пойдет быстрее, — сказал Джош. — Я буду рыть, а ты оттаскивай землю, которую я набросаю. Хорошо?

— Хорошо, — ответила Сван и, встав на четвереньки, приготовилась следовать за ним.

Джош собрался было ползти к норе суслика — и вдруг в луче фонарика заметил кое-что, чего не видел здесь раньше. Он снова посветил туда, где обычно спала девочка.

— Сван? Что это?

— Где? — Ее взгляд последовал за лучом.

Хатчинс отложил лопату и кирку и нагнулся. Там, где спала Сван, пробились сотни крошечных изумрудно-зеленых ростков травы. Они в точности повторяли очертания свернувшегося калачиком тела ребенка.

Джош потрогал траву… не совсем траву, понял он. Какие-то побеги. Крошечные ростки… кукурузы?

Он посветил вокруг. Мягкая, нежная зелень росла только на том месте, где спала Сван, и больше нигде. Он вырвал несколько травинок, чтобы изучить их корни, и заметил, что Сван вздрогнула.

— Что случилось? — спросил Джош.

— Мне не нравится этот стон, — ответила девочка.

— Стон? Какой стон?

— Стон боли.

Джош не понял, о чем она, и покачал головой. Корни были приблизительно два дюйма величиной, тонкие нити жизни. Они, очевидно, росли здесь уже некоторое время, но Джош не представлял, как ростки могли пробиться в этой утрамбованной почве без единой капли воды. Они были единственным кусочком зеленой жизни, который он видел с тех пор, как попал в эту ловушку. Наверняка существовало простое объяснение, и Джош решил, что семена были занесены сюда ветром и как-то пустили корни и проросли. Только и всего.

«Да уж, — подумал он, — пустили корни без воды и проросли без единого лучика солнечного света. В этом столько же здравого смысла, сколько в том, что Поу-Поу решил изобразить из себя фейерверк „римская свеча“».

Хатчинс опустил зеленые ростки обратно. Сван тут же взяла горсть земли и несколько секунд с явным интересом мяла ее пальцами, а затем присыпала травинки.

Джош слегка отодвинулся, подтянув колени к груди.

— Они растут только там, где ты спишь. Это довольно странно, тебе не кажется?

Сван пожала плечами. Она чувствовала, как Джош осторожно разглядывает ее.

— Ты сказала, будто что-то слышала, — продолжал он. — Что это был за звук?

Ответом снова стало пожатие плечами. Девочка не знала, как объяснить. Никто еще не спрашивал ее об этом.

— Я ничего не слышал, — пояснил Джош, опять придвигаясь к росткам.

Сван схватила его ладонь, прежде чем он дотянулся до травы.

— Я сказала… болезненный звук. Стоны. Я не знаю точно.

— Когда я их вырвал?

— Да.

«Господи, — подумал Джош. — Я созрел для комнаты с мягкими стенами!»

Глядя на зеленые ростки в грязи, он подумал, что они появились здесь потому, что тело девочки заставило их вырасти. Ее биохимические процессы или еще что-то, взаимодействующее с почвой. Безумная идея, но ведь ростки существовали…

— На что это было похоже? На голос? — спросил он.

— Нет. Не на голос.

— Я бы хотел, чтобы ты рассказала мне об этом.

— В самом деле?

— Да, — ответил Джош, — правда.

— Моя мама всегда говорила, что это просто воображение.

— А это так?

Сван поколебалась, затем уверенно сказала:

— Нет.

Ее пальцы притронулись к новым росткам — нежно, едва касаясь их.

— Один раз мама взяла меня в клуб послушать оркестр, — начала рассказывать Сван. — Дядя Уоррен играл на барабане. Я услышала звук, похожий на стоны боли. И я спросила, что это так звучит. Она сказала, что это электрогитара, из таких, которые кладут на колени и на них играют. Но в этом стоне были и другие звуки. — Она посмотрела на Джоша. — Как ветер. Или как гудок поезда вдалеке. Или как гром, прогремевший до того, как увидишь молнию. Много звуков.

— С каких пор ты слышишь это?

— С самого детства.

Джош не мог не улыбнуться. Сван неправильно истолковала его реакцию.

— Ты смеешься надо мной? — спросила она.

— Нет. Может быть, и я бы хотел слышать подобные звуки. Ты знаешь, что это?

— Да, — ответила Сван. — Смерть.

Его улыбка дрогнула и погасла.

Девочка набрала горстку сухой и ломкой земли и покрошила ее в пальцах.

— Летом хуже всего. Когда люди подстригают газоны.

— Но… это всего лишь трава, — сказал Джош.

— Бывают разные стоны боли, — продолжала Сван, словно не слыша его. — Похожие на тяжелые вздохи — когда осенью опадают листья. Потом, зимой, они замирают, и все спит.

Она стряхнула комочки грязи с ладони, и те смешались с остальной землей.

— Когда снова теплеет, солнце заставляет всех думать о пробуждении, — сказала она.

— Думать о пробуждении?

— Все может думать и чувствовать по-своему, — ответила Сван и взглянула на него.

«Ее глаза похожи на глаза мудрой старухи», — подумал Джош.

— Насекомые, птицы, даже трава — у всех есть свои способы общаться и узнавать что-то. Все дело только в том, можешь ли ты их понимать, — говорила она.

Джош хмыкнул. Насекомые, сказала девочка. Он вспомнил стаю саранчи, которая пролетела через его «понтиак» в тот день, когда произошел взрыв. Он никогда раньше не задумывался о том, о чем говорила Сван, но понимал, что в этом есть доля истины. Птицы знали, что при смене времени года нужно мигрировать, муравьи строили свои дома, при этом активно общаясь между собой, цветы расцветали и увядали, но их пыльца продолжала жить, — все в соответствии с великим таинственным расписанием, которое он всегда считал само собой разумеющимся. Это было очень просто, как рост травы, и в то же время очень сложно, как сияние светлячков.

— Откуда ты об этом знаешь? — спросил он. — Кто-то научил тебя?

— Никто. Я просто догадалась.

Она вспомнила свой первый садик, в песочнице на школьной площадке. Давным-давно она обнаружила, что не все, держа в ладонях землю, ощущают покалывание в ладонях, словно от крохотных иголочек, и не все могут сказать, что означает жужжание осы — хочет ли она ужалить или просто исследует ваше ухо. Сама Сван всегда знала, что есть что.