Ян Валетов - Не время умирать [litres]

Книжник бросился на помощь Бегуну, но в этот момент что-то мелькнуло на самой границе его зрения, какая-то тень пронеслась за окном, и он инстинктивно развернулся в ту сторону.

Их было двое. Один совсем мелкий и хилый, похожий на оголодавшего тина, чернявый, с кривым неприятным лицом. Второй же – пухлый, чтобы не сказать жирный, с круглой, как луна, и такой же бледной физиономией.

Тима спасло то, что они полезли в дверной проем одновременно, мешая друг другу. Книжник отпрянул в сторону, спасаясь от заточенного металлического прута, нацеленного ему в горло, и выстрелил прежде, чем сообразил, что делает. Он зацепился о ноги Бегуна и упал на задницу, больно ударившись о железный пол, но его пистолет оставался нацеленным на нападавших.

Отдача рванула ствол в сторону и вверх.

Расстояние было совсем небольшим, и промахнуться Книжник не мог, даже если бы хотел. Первый же выстрел пробил чернявому переносицу, и он завалился назад, сковывая движения пухлого. Три следующие пули разнесли скулу и висок толстяку.

Перед глазами Тима блеснула сталь, чьи-то цепкие пальцы впились ему в бороду, вырывая из нее клочья. Он, не глядя, выстрелил вверх, кто-то охнул и рука исчезла. Книжник попытался вскочить на ноги и едва не попал под лезвие тесака, которым размахивал Бегун, – сталь просвистела в дюйме от кадыка Тима и с хрустом врубилась в коленную чашечку Хранительницы. Книжник увидел, что вождь продолжает прижимать острозубую к раскаленной топке и почти отхватил ей ногу у колена. Одежда на Хранительнице горела, а Бегун навис над ней с почерневшим от удушья лицом и рубил, рубил, рубил ножом, пока от ударов кость не разлетелась вдребезги. Бегун с торжествующим воплем вскочил на ноги, держа в свободной руке отрезанную ногу острозубой, которая, не переставая орать, протянула к нему скрюченные руки. Одежда на ней горела, но еще ярче горели на окровавленном лице безумные, жуткие, совершенно нечеловеческие глаза.

Бегун закричать не мог, лицо его было темным от прилившей крови, он молча размахнулся и обрушил на Хранительницу импровизированную дубину. Удар своротил челюсть острозубой набок и бросил ее на пол, под ноги вождю, и Бегун заработал отрубленной ногой, как никогда не виданный им поршень паровой машины.

Снаружи загрохотал автомат Сибиллы, залаял, застучал короткими очередями. В окно кабины сунулась еще одна морда, на этот раз волосатая, с круглыми глазами оула. Книжник мгновенно отреагировал: всадил последнюю пулю прямо в совиный глаз и даже не удивился своей внезапной меткости.

На тендере кто-то пронзительно завизжал, и по угольному склону в кабину скатилось мертвое тело. В красном свете блеснули треугольные зубы и рукоять торчавшего между ними самодельного ножа.

Книжник сунул разряженный пистолет за пояс и подобрал с пола заляпанный кровью автомат. Его шатало – то ли от пережитого, то ли от стремительного движения локомотива по старым рельсам.

Бегун еще пару раз ударил Хранительницу своей дубиной, пнул ногой дергающееся тело, а потом распахнул заслонки топки. Жар ворвался в кабину, и в воздухе роем закружились алые мухи искр. Бегун швырнул в раскрытый огненный зев ногу острозубой, и пламя мгновенно набросилось на нежданную добычу.

Вождь дышал с нехорошим свистом, на его исцарапанном лбу выступила толстая пульсирующая жила, но на разбитых губах появилась знакомая Книжнику еще со времен Парка омерзительная торжествующая улыбочка.

На лице олдера эта ухмылка выглядела по-настоящему жутко. Бегун склонился над забитой до полусмерти острозубой, схватил ее за грудки и быстрым движением вогнал ее обмякшее тело в топку почти до половины. Она крикнула и тут же подавилась криком, ее тело задергалось, уцелевшая нога застучала, заскребла по железному полу.

Бегун пнул ее ботинком выше крестца, ломая позвоночник острозубой, как сухую ветку. Ударил еще раз, сложил тело Хранительницы, как тушку мертвого кролика, и запихнул в топку целиком.

Книжник смотрел на происходящее широко распахнутыми от ужаса глазами.

Бегун захлопнул заслонки и стек по перегородке, как горячая смола.

– Заслужила, сука… – прохрипел он. – Сдохни первой!

Чух! Чух! Чух! Чух!

Тим тоже сел. Вернее упал с высоты роста на задницу.

В кабине отчетливо запахло жареным мясом. Глаза Книжника помутнели, и его вырвало желчью. Он попытался сплюнуть, но безуспешно, поднялся, сделал несколько неверных шагов и высунул голову из кабины, подставив лицо набегающему потоку.

Это было опасно. Любая балка, торчащая из стены тоннеля, легко снесла бы ему голову, но Книжнику очень был нужен глоток свежего воздуха, потому что дышать кровью, жаром, угольной пылью и паленой плотью он не мог физически.

Прохладный и сырой воздух тоннеля наполнил его легкие. Тим почувствовал, как ветер выдувает из его головы тяжелый морок смерти, заполнявший легкие и сознание.

Он жив. Сибилла жива. Бегун жив… Бэбик? Возможно, Сибилла смогла защитить и ребенка.

Нельзя допустить, чтобы он умер после всего, что было… Ребенок должен жить.

Тим провел рукой по лицу, посмотрел на ладонь, густо изгвазданную кровью. Скольких же ему пришлось убить за этот бесконечный день?

Книжник еще раз вздохнул, тряхнул головой и вернулся в реальность.

В кабине по-прежнему воняло жженой плотью. Пыхтела паровая машина, лязгали старые шарниры и кривошипы. В алом свете раскаленной топки все казалось двуцветным: красным и черным.

Бегун протянул ему изгрызенную руку, неуклюже перемотанную грязной тряпкой.

– Помоги…

Книжник завязал узел и поправил мокрую от крови повязку.

– Еще б чуть-чуть, – прохрипел вождь.

Тим кивнул.

Беспощадный опять промахнулся, и это не могло не радовать.

Тендер нещадно болтало, и Книжник, сбивая в кровь колени, пополз вверх на четвереньках.

Больше всего он боялся увидеть Сибиллу мертвой. Он чувствовал ответственность за ее жизнь. Она не была его герлой, а бэбик не был его бэбиком. Ни кровного родства, ни отцовского чувства – откуда ему взяться?

Он вообще не знал, что значит отцовское чувство. Он никогда не был отцом, и кто знает, будет ли им в будущем? И будет ли у них у всех будущее? Но Книжник был готов рисковать своей жизнью, чтобы жрица и ее отпрыск не достались Беспощадному. Почему? У него не было ответа на этот вопрос, и Книжник не был уверен, что хочет его знать. Он просто так чувствовал, и этого было достаточно, чтобы действовать.

Паровоз снова бросило из стороны в сторону на раздолбанных рельсах, и Тим упал лицом в угольную крошку.

«А Бегун? Кто он для меня теперь? Враг? Друг? Брат? – думал Тим, продолжая взбираться по угольной куче. – Он не поменялся! Он не мог поменяться! Он всегда был настоящим злом, и я его ненавидел! Что заставляет меня сражаться за него? И почему он бьется за меня? Вот же они – ящики с лекарством! Убей меня – и дальше живи, как захочешь!»