Алек Янц - Последние капли радуги

– А я? – никто другой не услышал бы её слабый шепот, но матушка слышала всё и всегда.

– Отец сказал, что ты наказана. Он вернется со службы и разберется с тобой.

Разберется…когда за матерью закрылась дверь, Мария торопливо переместилась к изображению «Семистрельной», отчаянно моля её смягчить жесткое сердце отца. Из всех икон в доме именно она казалась Маше самой близкой и родной. Тонкие мечи, направленные в грудь Богородицы, напоминали Марии о её собственных внутренних шрамах, боли, ежедневно разрывающей грудь от острых, как иглы – как мечи – слов отца. Во взгляде Богородицы не читалось того укора, что Маша видела в других деревянных ликах. Наоборот, Богоматерь смотрела будто с пониманием и…обещанием помочь? Не благодаря ли ей Машу до сих пор не выгнали из дома, а отец порой бывает так добр к младшим девочкам?

Мария перекрестилась и закрыла глаза. Дева…

– Мы ведь не зря спасли тебя?

– Ты ведь хотела спастись?

– Прости меня, – Маша закрыла глаза, боясь и в сочувственном взгляде Божьей Матери разглядеть укор, – Я не могу их забыть. Я очень стараюсь, правда.

Но ведь помимо молитв у неё была ещё одна защита – хотя бы до того, как отец начинает кричать. Мария закончила молитву и, подобрав юбку, поспешила в свою комнату. Любимые растения сразу приняли её, и девушка, нырнув под раскидистые зеленые ветви, притаилась у драцены, обвив руками ребристый ствол. Традесканция совсем расползлась и со стены перекинулась на кровать. Скоро под ней можно будет спать, используя вместо одеяла. А фикус слишком разросся и частично загородил от ряда кливий солнечный свет, льющийся из окна. Нужно будет пересадить их. И бегонии, горшок слишком широкий. И полить фиалки. И сделать ещё много важных вещей, без которых маленький садик съежится и засохнет. Забота о растениях всегда успокаивала Марию, вместе с водой она будто вливала в них часть своих сил и, что главное, получала ответ. Она была нужна и высоким папоротникам, и капризным орхидеям, и хризантемы будто тянули к ней свои пушистые макушки, и букетики примулы цвели для неё одной. Давным-давно, заметив, во что превращается комната, матушка воскликнула: «Богохульство!» – и велела убрать из комнаты все иконы, кроме одной, «Неувядаемого Цвета». Вопрос Маши: «Почему богохульство, если природа – Божье творенье?» так и остался без ответа.

А отец несколько раз пытался выдворить цветы из комнаты дочери. Горшки выносились, ветви обрубались и – ничего. Отец даже распылял какой-то жуткий газ, после которого было невозможно дышать, а растения всё равно возвращались, прорастали из трещинок в мебели, из единственного забытого саженца. Они возвращались к Маше. Окружали цветущей стеной. Личный, маленький, зеленый островок спокойствия, о котором девушка заботилась с несвойственной для неё, грешницы, богохульницы, чудовища нежностью.

До той минуты, пока не хлопнет входная дверь.

– Машка, где тебя носит?! – судя по голосу отца, они с коллегами опробовали новое церковное вино, – Иди сюда, дура!

Девушка на мгновение задумалась, не лучше ли переждать здесь, в зеленой безопасности, но:

«Почитай кормителя нашего», – сказала бы мама.

Маша вышла к отцу, который стоял посреди гостиной с большим пакетом в руках.

«Оружие, – сразу же подумала Маша , – Пистолет или топор. Он наконец решил избавиться от меня».

Увидев дочь, главный окружной священник оскалился и сделал шаг к ней, а Маша, памятуя собственные мысли, невольно отшатнулась. Она знала, что её не будут убивать в гостиной, потому что это расстроит маму: придется долго вычищать ковер. Но может…выведет во двор? Загонит в ванную? Там кровь смыть легче.

– У меня для тебя сюрприз.

Удавит, и в пакете – веревка? Последний сюрприз от отца был объявлением несуществующей беременности.

«Чудовищные мысли для девушки, воспитанной в такой приличной семье», – сказала бы матушка.

– Какой? – пискнула Мария, заметив, что чем дольше она, парализованная ужасом, не отвечает, тем темнее – и страшнее – становится лицо отца.

– Слишком шикарный для такой неблагодарной суки, – он бросил пакет на диван и сделал резкое движение, подзывая дочь к себе, – Тебе повезло, что из-за той твоей выходки акция не провалилась. Люди внесли пожертвования, и нам выплатили премию. Иначе разговор был бы другой.

– Я понимаю, – смиренно опустив глаза, тихо ответила Маша, почти подкрадываясь к дивану, – Прости меня, папа.

– Не прощу, – рявкнул он, и Мария была уже почти готова с рыданиями упасть к нему в ноги, как вдруг его голос смягчился и стал почти…веселым? – Но у тебя будет шанс заслужить моё и Его прощение. Глянь.

Отец раскрыл пакет, достал из него еще один, поменьше, и уже из этого извлек нечто белое и…кружевное?

– Ещё обувь, – кинув вещью в ошеломленную Марию, он снова зарылся в пакет, – Дура консультантка советовала мне привести тебя, чтобы ты померила сама, но мать сказала, что у тебя 38, что еще надо? Жадные сволочи. Лишь бы обмануть.

Маша с трепетом раскрыла кусок ткани, и тот шуршащей белой волной развернулся в её руках до самого пола, лишь немного не доставая ковра.

Платье состояло в основном из шелка и кружева. Белые, скромные, милые узоры обвивали руки и шею, скрывая их от запястий до подбородка, длина доходила Маше до щиколотки и заканчивалась еще одной кружевной волной. На первый взгляд платье казалось довольно простым, но со вкусом, целомудренным и будто созданным для скромной девушки из семьи священника.

На второй взгляд оно оказывалось почти полностью прозрачным.

– Я… – кружево едва прикрывало самые интимные места, что уж говорить о других? – Папа, куда мне в таком ходить?

– На сегодняшний вечер Чистоты, – довольно отвечал отец, будто не замечая шокированного вида, – Будь готова к четырем.

– Но ты же говорил, что такие вечера для…для… – теперь красота платья казалось ей пугающей, даже отвратительной, как зеленовато-золотые переливы ядовитой змеи.

– Для шалав. Они только и ищут, под кого бы лечь.

– Но я же…

– Я не собирался пускать тебя на это сборище. Но сегодня у нас другие планы.

Шелк теперь не только отвращал, но и давил на руку, как десятикилограммовая гиря.

– Какие? – дрожащим голосом спросила Маша, и лучше бы она молчала. Отец посмотрел так, что, будь его взгляд осязаемым, лицо девушки рассекло бы ударом. Но след остался только внутри. Новый синяк. Не такой уж заметный среди остальных.

– Какая же ты дура. Мужа искать будем, причем не болтливого. Дети из пустоты не появляются…хотя с твоими куриными мозгами, ты, наверное, и этого не знаешь.

– Зачем ты вообще сказал про эту беременность, папа? – Маша осторожно, стараясь не помять ткань, уложила платье на диван. Может, его ещё можно вернуть в магазин и купить что-нибудь более подходящее для неё? Туфли-лодочки, в которые она влезла, оказались маловаты и ужасно узки, что не удивительно, раз отец выбирал их на глаз, – Разве я сделала что-то плохое тебе?