Алек Янц - Последние капли радуги

– Веснушки, – хмыкнула Полина, заставив и парня, и брата вздрогнуть.

– Что… простите? – конечно, он решил, что обращаются к нему, потому что сам исподтишка разглядывал девушку уже довольно долгое время. – Вы мне?

– Что? – Полина обернулась к нему с обезоруживающе-невинной улыбкой. – Я ничего не говорила. Простите, вам, наверное, послышалось.

– Вы простите, – парень, смущенный и растерянный, отвернулся и встретил зеркально-голубые глаза, глядящие на него с крайним интересом.

– Ой, – невольный поворот назад. Ага, ага, парень, там тоже самое, точно тоже самое, можешь не пытаться. Нет, не двоится в глазах. Нет, не сошел с ума. Сколько растерянности, Боже мой. Ты очаровашка.

– Как чудесен мир, – прошептал Поль, глядя в серые глаза, в которых испуганно металось пламя свечи.

– Замечательная проповедь, правда? – Полина, привлекая внимание, коснулась рукава парня, который, недоуменно моргая, смотрел на Поля, будто тот мог раствориться в полумраке церкви. – Вам какая часть больше нравится?

– Я…э…

– Мне вот про Еву и Змея, – девушка слегка придвинулась к нему, как бы для того, чтобы не мешать разговором священнику. – Каждый раз слушаю и мурашки по коже… бедная… как же прекрасно должно было быть яблоко?

– Не думаю, что…

– Полина, – выдохнула девушка ему в ухо, заставив собеседника невольно отстраниться, но лишь для того, чтобы тот оказался прижат к ней сбоку вторым близнецом:

– Поль.

Парень задрожал и уставился перед собой.

«Всё. Он наш. Прошу, сестренка», – подумал Поль, и девушка ответила ему короткой улыбкой.

– Какие у вас замечательные дети! – сказала родителям одна из соседок, когда они выходили из церкви. – Они так внимательно слушали проповедь, клянусь, я даже видела у одного из них слезы на глазах!

Мама, гордая и довольная, с достоинством приняла благодарность, похвалила узор на платке подхалимки и обняла близнецов за плечи. Те в это время с едва заметными ухмылками смотрели, как садится в машину белокурое семейство. Парень старался не глядеть в их сторону, но это было сложно, ой, как сложно, учитывая, что все его мысли, разумеется, теперь были лишь о рыжих волосах, голубых глазах и бледной коже.

Поль за спиной матери тайком пожал сестре руку, а в машине стянул с её головы платок.

– Так лучше, – сказал он, и девушка не могла не согласиться. Теперь не было не единой детали, позволяющей их отличить. А в этом – их сила. Кроме рыжих волос и обаяния, помноженного на два, конечно.

В дороге отец рассказывал о новом законе, который вот уже который год рассматривали, рассматривали и наконец рассмотрели во всех видах, значениях…

«И позах».

Сестра ткнула Поля локтем.

– Папочка, но это же на нас не повлияет?

– Что? Конечно нет, Аполлинария. Возможно, придется тебе пару месяцев поработать, но, думаю, уж нашу-то семью ни к чему не обязуют. К тому же, твой брат в армии служил, мы уже, считай, долг перед страной выполнили, хватит. Не волнуйся.

– За четыре года закон могут и поменять, – добавил Поль, увидев, что сестру не слишком успокоили слова отца, – Если что, я поеду с тобой, как ты тогда поехала со мной, помнишь?

Полина откинулась на сидение и улыбнулась. Да, много шуму они тогда навели во взводе. Повезло, что Поль служил всего месяц, а после отец забрал его оттуда, сказав, что им всё равно не с кем воевать. Повезло, что отец так мог.

Дома всё уже готовилось к отъезду хозяев. Близнецы оставили родителей собираться, а сами скинули церковные одежды и отправились прямиком через дорогу, к особняку новых соседей, решив ковать железо, пока горячо. Дверь им открыл сам Роман, пряча глаза, впихнул в руки Поля бумажку, шепнув:

– В шесть у дороги.

И закрыл дверь до того, как они успели что-либо спросить.

– Это адрес клуба. Ночного клуба, – рассмеялся Поль.

– Мы приличные люди и не ходим по клубам, – произнесла Полина, отбирая записку. – А, это тот, с синей крышей. Миленький. Не, туда можно.

– В объятья твоей новой любви.

Полина фыркнула и так посмотрела на брата, что он всё понял без слов.

Родион.

«Они могли бы попросить перекрасить стены, – думал Родион, ногтем отколупывая от кирпича краску, – в розовый или зеленый, к примеру. Хотя бы потемнее или светлее. Этот бледно-жёлтый…ужасен».

– Двадцать минут, – дверь распахнулась с той стороны, и два человека прошли по длинному коридору, остановившись напротив одно-единственного окна, которое больше напоминало иллюминатор в ракете, чем место для свиданий. – Прости, парень, больше нельзя. Новый закон.

– Хорошо, – послушно ответил Родион, заглядывая в глаза своему собеседнику и чувствуя, что его сердце бухается куда-то в пятки. На фоне болезненно-жёлтых стен серый комбинезон смотрелся ещё хуже, оттенял мешки под глазами, впалые белые щеки, морщины, половины из которых как будто бы не было при прошлой их встрече. Темные следы на запястьях. Спросишь – будет клясться, что упал. Белки красные, воспалённые… он плохо спит? Но об этом нельзя говорить. Нельзя говорить ни о чём, что доставляет дискомфорт. Они тут же ухватятся за это, выпишут ещё один курс таблеток, и неважно, что он может противоречить уже назначенным. Иногда Родиону казалось, что людей здесь не лечат, а просто упорно и беспрепятственно травят. Зачем?

Имеют право.

– Читаешь? – две из отведённых им минут уже прошли, а они так и не сказали друг другу ни слова. Родион поднял глаза на надсмотрщика, который молчаливой горой возвышался за спиной заключенного. Пациента. Здесь принято говорить «пациент», но Родион видел решётки, колючую проволоку, синяки, спрятанные под серыми мешковатыми костюмами, и всё это было чертовски настоящим. Если так лечат, то Глебу, придурку из параллели, самое место в медицинском. – Не пойму… история или география?

– География, – Родион подвинул к отцу планшет, лежащий на столике с его стороны, и мужчина уперся лбом в стекло, разглядывая мелкий текст. – Читаю о России.

– А там где-нибудь есть не… о России? – отец криво улыбнулся, показывая желтоватые зубы, и Родиону показалось, что он сделал это впервые с тех пор, как сын последний раз посещал его. – Учишься? Всё хорошо?

– Год только начался, пап, – мальчик так же, как отец, уперся лбом в стекло. – Мне ИША сдавать придётся.

– Ты всё сдашь. Я ж сдал.

– Но они его снова усложнили.

– Ты ж умный. Мой красивый, умный мальчик, – мужчина зажмурился, и заросший щетиной подбородок задрожал. Хуже, чем в прошлый раз. Эти таблетки совсем выели его. – Мой хороший… я воспитал такого замечательного сына…

– Пап, пап, эй, всё хорошо, всё я сдам, пап, ты только не расстраивайся, – зашептал Родион, прижимаясь ладонями к стеклу. Надсмотрщик напрягся. – Лучше расскажи, как ты сам живешь? Как кормят?