Алек Янц - Последние капли радуги

На самом деле, Машу настораживала любая одержимость, ведь всё это было отражением греха, а душа девушки и без того была запятнана им так, что не отмоешься. Она предпочитала молчание разговору, тишину звукам музыки, смирение спору. Едва Маша открывала рот, отец тут же напоминал ей о долге перед страной, и старшая дочь главного окружного священника понимала, что никакая молитва в мире не спасет её от гнева отца, когда он узнает, что долг Мария выполнять не собирается. Она просто не могла. Она была запятнана, на душе её лежала печать Дьявола, и порой, запершись в комнате и беззвучно рыдая в подушку, девушка не понимала, чем заслужила такое. Было ли это наказанием за проступок, который она не помнила, или мать согрешила, вынашивая её в утробе, чем натравила мрак на не родившееся ещё дитя, но факт оставался фактом – Мария была омерзительна сама себе и, тайно молясь по вечерам, просила Бога забрать либо грех с её души, либо – её жизнь.

Господь не внимал её молитвам, и с каждым годом, начиная с тринадцати лет, Маша всё глубже погружалась в себя, снедаемая презрением, горечью и ненавистью, выслушивая укоры от отца, который требовал от неё невозможного, глядя, как растут младшие сестры и как сильно влияет на них окружающий мир. У Марии ещё была спрятана в шкафу распечатка «Капитанской дочки», «Войны и мира», «Анны Карениной» и, укрытые теперь глубже всех, давно запрещённые, волшебные истории о кольце, длинноухих людях и крылатых огромных ящерах, а так же о мальчике со шрамом на лбу и его друзьях, которые не только с помощью магии ( «Богомерзость!» – фыркнула бы мама), но и с помощью дружбы, любви и храбрости побеждали любое зло. У Маши это ещё было. У сестер – уже нет.

Девушка закрылась в своей комнате, прислонилась спиной к двери и с наслаждением вдохнула влажный запах, щекочущий ноздри сладковатым привкусом цветущих растений.

Они были повсюду. Живые, растущие, питающиеся влажной духотой и отчаяньем Марии, наполняющие взамен ощущением покоя и защиты. Девушка устремилась к подоконнику, на ходу подхватывая пульверизатор, и постаралась затеряться среди ярко-зелёных, или тёмно-болотных, или светло-салатовых стеблей. Этот цвет был повсюду, он радовал глаз и дарил сердцу такое необходимое успокоение. Мария больше всего на свете любила именно зелёный, потому что он, как ей казалось, уж точно не может быть злым, как не может быть злой сама Природа. Даже обрушая на головы людей ужасы стихии, измельчая их кости в пыль и заставляя нуждающихся в воде умирать от жажды, а других затапливая в собственных жилищах, она была по-своему добра и, конечно же, невероятно красива. Нельзя было не любить природу, единожды её коснувшись, а Мария не просто прикасалась, она каждый день обнимала плотные стебли, ласкала пальцами хрупкие листья и шептала им собственные, придуманные ею молитвы, зная, что они точно идут от сердца. Она умоляла их дать ей сил пережить ещё один день, и они, кажется, давали. По крайней мере, Маша ещё жила.

– Милые мои, – девушка склонилась к кусту герани, слушая его вкрадчивый шепот, – Я так устала…

Каждый день они терпеливо слушали хозяйку, ведь той больше некуда было податься. Несмотря на возмущение родители ( «Они выделяют нездоровый воздух!» – говорила мама) и попытки Марии удержать растения в одном углу комнаты, те разрастались, оплетали стены, окна, потолок, залезали даже в высокие ящики, лозами свисали из самых неожиданных мест. Никогда в жизни Мария не встречала чего-то столь же хрупкого и сильного одновременно, как её любимые растения. Наверное, встретив такого человека, она сразу же влюбилась бы… если бы только имела способность любить.

Залив воды в каждый горшок (белая роза раскрыла бутон, ловя нежными лепестками капли влаги, а сирень едва-едва зацвела: показались крошечные шарики в обрамлении зелени), девушка потянулась к стоящему на зарядке мобильнику. Её приглашали в несколько религиозных групп, кто-то собирал на встречу любителей русского кино, пара сообществ, посвященных садоводам… приглашение от отца (точнее, приказ через Рунет) на сбор у какого-то клуба для проведения еженедельной ( «Жаль, что не ежедневной!» – говорила мама) акции протеста.

Только Мария нажать кнопку «отклонить», как в комнату без стука ворвался инициатор акции и, сверкая глазами, двинулся к ней.

– Тупая сука, – разглядев дочь среди высоких стеблей, он толкнул горшок с одним из них и прошелся по земле и разбросанным корням, – Вздумала со мной спорить?!

– Не надо, – Маша вжалась в стену, жалея, что сама не может превратиться в зеленый лист и врасти в землю стеблем, – Пап, я не хочу туда идти…

– А мне не насрать?! – отец схватил её за плечо и сильно встряхнул, заставив поднять у нему лицо, полное страха и горечи. Он никогда не бил дочь, но смотрел так презрительно и говорил такие слова, что Маше иногда казалось – лучше бы бил. В конце концов, от физического унижения, по крайней мере, остаются следы.

– Бесполезное создание, – а ещё через боль приходит успокоение. Боль могла бы стать искуплением, но боли не было. Отец не позволил бы ей искупить грехи так просто, – Ты хоть знаешь, зачем была рождена?!

– Чтобы продолжать род, – тихо пискнула девушка, понимая, что даже двинуться не может из-за сильной хватки отца на своем плече.

– Вот именно! – он был тёмноволосым, бородатым и очень-очень злым. Даже на службе его глаза сверкали каким-то нехорошим огоньком. Лицо и тело были вытянутыми, некрасивыми, будто конь сбросил шерсть и встал на задние лапы. Глядя в глаза отцу и видя в них своё искаженное отражение, Маша понимала, как сильно на него похожа.

– Тебе яичники Богом даны, чтобы ты проблему упадка рождаемости решала, а не просиживала их здесь! Думаешь, почему я тебе высшее получить не дал? Ты себя в зеркало видела?! Какая ведущая?! Шлюха с пищащим голоском! Когда ты собираешься выходить замуж?!

– Пожалуйста, – Мария закрыла голову руками и спрятала лицо в коленях, – Папочка, пожалуйста…

– КОГДА ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ РОЖАТЬ?!

Он как будто размахивал плетью, оставляя на душе Маши алые следы горящих слов. Будто бы удар. И ещё один. И ещё. Душа девушки кровоточила и молила о пощаде, и Маша молила о пощаде тоже, проглатывая оскорбления и беззвучные слезы.

– Может, тебя сам Дьявол послал мне в испытание?

Будто достал нож и вонзил ей в грудь. Маша хныкнула, чувствуя, как рвется на части её сердце. Она и сама прекрасно это осознавала, не обязательно напоминать, что она существует лишь для мучений себя и родных людей! Не обязательно… она бы давно уже прекратила всё это, если бы осмелилась!

– Господи, за что мне это? – отец взвел яростный взор к потолку, – Клянусь тебе, Всевышний, если эта идиотка не родит к двадцати пяти, я не буду выгораживать её перед судом! Как миленькая отправится служить!