Екатерина Кинн - К звёздам [сборник]

Взгляд академика привычно следил за звездами — вот проступили над холмами светила четвертой величины, а вот уже пятой… сияет белым пламенем Венера, становясь с каждым мигом все ярче. Вот уже и и от заката лишь желтая полоска осталась на самом дне. Пора за работу.

Академик нашел на небе Марс — красная звезда разгоралась все ярче. Конечно, сейчас не великое противостояние, но фотопластинки стали чувствительнее, методы наблюдения — тоньше, и кажется, что вот-вот будет доказана его идея о марсианской растительности. Конечно, все эти потемнения и посветления, сдвиги в спектрах — всего лишь косвенные свидетельства существования марсианских растений, как покусанные урючины — косвенное свидетельство существования сони.

Но академик не первый год совершенствовал теорию и копил данные наблюдений. Тысячи отснятых пластинок. Тысячи спектров. Горы над южным окоёмом топорщатся щеткой тянь-шаньских елей с сизоватой, словно присыпанной пылью темной хвоей. В темноте горы над Каменским плато преображаются в инопланетный пейзаж — острые треугольные пики вонзаются в небо, шумит ветер в огромных, по-марсиански сизых елях, и холодный воздух даже среди лета заставляет наблюдателей кутаться в полушубки. Он тоже приготовил полушубок и теплые перчатки, и прихватил термос с горячим чаем… В Пулково они с Людой брали с собой на ночь кофе, но тут он пристрастился к зеленому чаю, да и врачи советуют поберечь сердце… И Люды больше нет. А руки все чаще сводит от холода, и болят суставы.

В башне он зарядил фотопластинки в кассеты и раскрыл купол. Створки разъехались почти без скрежета и астрограф прицелился в Марс. Это привычный, надежный инструмент — бредихинский астрограф, вывезенный осенью сорок первого из Пулкова, первый из телескопов обсерватории на Каменском плато. Каждый раз, касаясь его, академик вспоминает самого Федора Александровича, съемки поверхностей планет и великое противостояние 1909 года. Как жаль, что Бредихин до него не дожил…

Мысленно академик представляет себе синие травы и голубые лишайники Марса — днем они должны распускаться, ночью сворачиваться, прятаться от обжигающего холода. Сложно, но вполне возможно. Жизнь проникает всюду, она есть в кипящих серных источниках и в бессолнечных глубинах морей.

Щелкнул затвор фотоаппарата — пора менять кассету. Теперь наблюдателю не нужно смотреть в телескоп самому, но всё же… Всё же он смотрит. Красновато-бурое пятно с более темными полосами, с белым пятном у полюса…

«Как жаль, что я не доживу до полета на Марс, — за три года мысль стала привычной, она уже не колет острым сожаленьем. — Только в фантастических романах междупланетную экспедицию возглавляет седой академик».

О, он хорошо представлял себе эту картину — человек в серебристом герметичном костюме касается затянутой в перчатку рукой свернувшихся от холода синих травинок, и те разворачиваются, тянутся за теплом.

Рассвет наступил внезапно, как всегда в этих горах. Столько лет, а все застает врасплох. Не то что долгий, обстоятельный ленинградский рассвет. Академик спустился вниз, налил в кружку остатки чая, еще горячего. Присел погреть руки — и сидел, задремывая, пока в лицо не ударил яркий солнечный луч. А открыв глаза, увидел соню. Зверек размером с мышь быстро-быстро откусывал от печенья, лежавшего на столе. Заметив, что человек смотрит на нее, соня мгновенно метнулась со стола прочь, лишь мелькнул пушистый хвост.

В башне было холодно, она прогреется только к полудню. Академик медленно поднялся со стула, повесил полушубок на крючок в стене и, собрав тщательно запакованные отснятые пластинки, вышел наружу. К солнцу и жаркому утру.

Упомянутая в тексте Люда — Людмила Евграфовна Попова, жена Г.А.Тихова, астроном-наблюдатель.

В свое время Тихов был высококлассным астрономом-наблюдателем, создал астрофотометрическую лабораторию, эвакуировал Пулковскую обсерваторию в Алма-Ату, был одним из основателей обсерватории Каменское Плато, НИИ астрофизики и Академии наук Казахстана. Был одним из первых в теории гравитационных линз, самостоятельно получил формулу коэффициента усиления гравитационной линзы для источников света с конечными угловыми размерами почти одновременно с Эйнштейном.

А еще Тихов был «марсианином» — с самого начала своих наблюдений он много времени уделял именно Марсу. В начале 20 века многие ученые верили в то, что на других планетах Солнечной системы есть жизнь. Есть такие больные Марсом, для которых карта Скиапарелли — как подлинная карта Острова Сокровищ. И вот под старость увлечение догнало его.

С учеными такое бывает — у каждого настоящего ученого есть любимая идея, и иногда она выходит из-под контроля, и ученый, уже увенчанный лаврами, степенями и монографиями, с толпами учеников и аспирантов, начинает обосновывать Идею.

В общем, Тихов с какого-то момента стал одержим идеей астроботаники — теории о том, какими могут быть растения на разных планетах и особенно на Марсе. Он выбил себе сектор астроботаники при АН КазССР и тихо-мирно собирал информацию, делал снимки и ставил опыты. А еще писал популярные статьи, которые очень любили советские фантасты 50-60-х.

А язва и тролль Шкловский (не тот, который литературовед и террорист, автор «Сентиментального путешествия», а тот, который астрофизик и автор «Эшелона» и «Вселенная. Жизнь. Разум») — так вот, этот Шкловский ссылку на тиховскую астроботанику использовал для того, чтобы в статье для «Известий» процитировать Гумилева, да с именем и фамилией. Хотя, конечно, сам он астроботанику считал придурью старшего коллеги.

Для меня имя Гавриила Адриановича Тихова связано с обсерваторией Каменского Плато, где я сама вела наблюдения на телескопе, делала снимки планет со спутниками и кометы Галлея. Его любимый астрограф стоит через дорожку наискосок от того телескопа, на котором вели свои наблюдение мы, участники астрономического кружка при алма-атинском Дворце пионеров.

Эта речь записана на золотых пластинках, находящихся на борту космических аппаратов «Вояджер-1» и «Вояджер-2». «Вояджер-1» покинул пределы Солнечной системы в 2004 году. «Вояджер-2» — в 2007-м.