Сергей Лукьяненко - Знание - сила: Фантастика. 2006-2010

Даром такое не проходит: обострились многочисленные хвори, в первую очередь, неврастения. В той или иной форме она не оставляла его никогда, но теперь перешла на новый уровень: параноидальная подозрительность, параноидальная жестокость, параноидальное стремление не оставить свидетелей (кстати, именно тогда начал методично уничтожать лечивших его врачей), параноидальное старание придать своему образу внешнюю величавость (фотографируясь, старался стать на ступеньку выше других: нам-то, — свидетелям — «из за кулис» видно было; сам тщательно отбирал свои разрешенные к публикации изображения). В Кремле работал до поздней ночи, к утру уезжал в Кунцево, увлекая за собой ближайших соратников. Расходились засветло. «Ночной хищник, упырь, — пишете Вы. — Еще один способ заставить себя бояться». Все так думали. Кроме тех немногих, кто наблюдал из за кулис — мы уяснили быстро: на самом деле, боялся сам: бессонницы, ночных кошмаров, боялся остаться наедине с собой в темноте; потому и работал ночами, потому и держал при себе своих сервильных сподвижников, пока не забрезжит утренний свет.

И последнее. Вы спрашиваете: «зачем нам эпистолярная форма общения?», предлагаете встретиться, приглашаете в ресторан. За это спасибо, мне было бы интересно посмотреть, что представляют собой нынче московские рестораны. Но, к сожалению, встреча наша невозможна по причинам, так сказать, технического характера: я не Вергилий, да и Вы, уж извините, не Данте. Обещайте не искать встречи со мной: Вы ничего не добьетесь, но поставите меня в наитруднейшее положение.

⠀⠀ ⠀⠀

Обращение «Сударь» в начале письма на этот раз отсутствовало, как и с «С искренним уважением» — в конце. Однако поразила меня не эта фамильярность (как бы свидетельствующая о переходе наших отношений в деловую фазу), и не сомнительная острота по поводу Вергилия и Данте (как бы намекающая, что письма приходят с того света), и не туманная ссылка на неких закулисных свидетелей (уж не адских ли сущностей в человеческом обличии, незримо действующих среди нас), а та пронзительная ясность, которая неожиданно наступила в моих, еще недавно лишенных организующего начала взглядах на личность Вождя народов. Никогда раньше его образ не рисовался мне с такой объемной — натуралистической — четкостью. Казалось, я чувствую сладковатый запах его трубки; различаю темные следы оспы на лице; протянув руку, смогу коснуться рукава его буровато-зеленого френча. Но, что важнее, доступна моему внутреннему взору стала парадоксальная асимметрия его личности: грандиозно великой — в глазах других, и одинокой, жалкой, исполненной страхов — в собственных. Главный же страх был, что узнают об этой трагической асимметрии советские люди — боготворящие его мужчины и женщины; политические конкуренты; классовые враги; но — паче всего! — потомки.

Как, в сущности, странно, что простая и логичная версия Беспристрастного Свидетеля не пришла в голову мне самому! Да и никому вообще, насколько я знаю. А ведь стоило ее принять, и мешанина необъяснимых фактов мгновенно превращалась в стройную систему, в которой каждый факт находил свою нишу, мог быть объяснен и сам служил объяснением! Похоже, судьба делала мне щедрый подарок, причем, как нельзя вовремя, ибо именно киносценарий — произведение драматического жанра, — позволял с максимальной экспрессией передать накал страстей, скрытых под маской величавой сдержанности моего героя. Концепция киносценария все более отчетливо вырисовывалась в моем мозгу: нечто трагедийное, наподобие шекспировских хроник — стремительное, жесткое, насыщенное сценическими метафорами действие; милорды во френчах цвета хаки, миледи в кумачовых косынках; своеобразное проявление эдипова комплекса, в сочетании с комплексами Ирода и Герострата; адюльтер, убийства, предательства, замешанные на связующем растворе коммунистической ортодоксии. И, разумеется, никакой мистики, никаких Темных сил, адских сущностей и прочей изотерической чепухи не свойственной моему мировоззрению и противоречащей моему творческому методу!

Это было как внезапный глоток свежего воздуха, как ниспосланное свыше озарение… Это была удача! То, ради чего как раз и следовало, презрев прозрачные струи купели для купидонов, нырнуть в мутные воды нашей недавней истории!.. Я едва сдержался, чтобы не начать тут же стучать по клавишам — было, однако, далеко за полночь.

Следующие несколько дней я провел за компьютером: дело стронулось, наконец, с мертвой точки, киносценарий обрел признаки жизни. Вечерами Мария просила дать почитать написанное — я отказывался; она обижалась — я был непреклонен: писал, отправлял в корзину, писал вновь. Время от времени — фактически, не реже, чем раз в полчаса, — заглядывал в электронный почтовый ящик. Он жил своей собственной жизнью: послания от переводчиков, редакторов, коллег… Письма Беспристрастного Свидетеля среди них не было. Между тем, мне по-прежнему не давала покоя проблема достоверных — если угодно, документально подтвержденных, — фактов. Казалось бы, сама, построенная пока исключительно на основе логических рассуждений, версия Беспристрастного Свидетеля, должна была умерить мой к ним интерес. Получалось, однако, совсем наоборот: после первого письма дальнейшая работа представлялась тесно связанной с той фактической информацией, которую я надеялся получить. Во втором и третьем письмах мой корреспондент намекал, что такая информация у него есть, но передать ее сразу почему-то нельзя; надо почему-то потерпеть; не все, видите ли, так просто. А в чем, собственно, сложность? Уж не в том ли, что есть силы, стремящиеся сохранить вуаль таинственности, окутывающую образ Вождя народов. Но что это за силы? Кто заинтересован в сокрытии правды о событиях более чем пятидесятилетней давности? В пятницу вечером, так и не дождавшись очередного послания, я отправил свое — внеочередное, — с просьбой ускорить решение этой мешающей мне работать, а, соответственно, и жить, проблемы. Когда в воскресенье мы за полночь вернулись из «Трех сосен», ответа на него все еще не было.

Не было его и в понедельник утром. Я терялся в догадках. Окажись на моем месте кто-нибудь поделовитей, — Шурик, например, — он нашел бы способ вмешаться в ход событий, но мне такая активность никогда не была свойственна. Да и что я мог предпринять? Послать еще одно внеочередное письмо? Попытаться наладить прямые контакты? Но как? Я вошел в свою Адресную книгу. Против имени Беспристрастного Свидетеля значилось: svideter@mail.ru. Фактически, из этого следовало лишь то, что он пользуется услугами бесплатного российского провайдера mail.ru. Находиться при этом можно в любой точке света (разумеется, этого, а не того!). Вероятно, зная электронный адрес, можно каким-то образом узнать почтовый, но я не имел понятия, как это сделать. Да и что, скажите на милость, дал бы мне почтовый адрес: возможность нагрянуть без предупреждения в гости с бутылкой коньяку? Чушь, конечно. Однако допустим. Но позволительно ли, вообще, искать человека, который убедительно просил этого не делать? Я перечел последние строки последнего письма: «Обещайте не искать встречи со мной: Вы ничего не добьетесь, но поставите меня в наитруднейшее положение». В наитруднейшее положение!.. Отказать в такой просьбе было нельзя — я отчетливо это сознавал, и с не меньшей отчетливостью чувствовал, что не отказать в ней — выше моих сил.