Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том III [СИ]

— У меня вообще денег нет, я же Рыцарь.

Я растерянно вытаращилась на его красивый профиль на фоне костра.

— А тогда… а у Вила они откуда?

Мальчик, неожиданно оказавшийся не меньшей загадкой, чем чудо по имени Вил, сосредоточенно любовался огнём. Судя по всему, беседа не вызывала у него бурного ликования.

— У Вила, — наконец проговорил он медленно, — насколько я знаю, их тоже нет. Я не спрашивал.

«И лучше об этом помолчать», явственно звучало в его тоне. Я уступчиво замолчала. Во-первых, не самое умное — ссориться с ним сейчас, когда я полностью от него (и, похоже, от таинственного Вила — не менее) зависима. А во-вторых, разговорчик даже и без ссор грозил слишком далеко нас завести.

В общем, мы дружно уставились на огонь и помалкивали. Совсем стемнело; звёзды спрятались за тучами, вдруг набежавшими на безупречно-ясное небо. Деревья тянулись к нам огромными ветвями — то ли молчаливо угрожали, то ли просто хотели погреться у костра? Пришёл (вернее, скользнул вроде призрака) Вил, держа в руке штуковину, которую Энтис уже показывал мне вчера, — минелу. Название незнакомое, но я сразу поняла: штуковина (причудливой формы и с десятком струн разной толщины) — музыкальный инструмент. Он сел, скрестив ноги и прислонясь спиной к замшелому камню, и запел — не нам, а танцующим языкам пламени. Уйти не вышло бы незаметно, я сумела только чуточку сдвинуться в тень, спрятать от него лицо (а он следил за мной, этот мальчишка с прекрасными глазами и длинными изящными пальцами, летающими по струнам). Я пыталась не слушать, отрешиться от его песни, но впустую: он сорвал нечто, служившее мне покровом и защитой, влез в принадлежащее мне одной, не предназначенное для чужих… Мне с трудом удавалось сидеть спокойно, а хотелось вскочить и убежать подальше от него, от музыки, от его голоса… или ударить с размаху. Ощутить под рукой лицо, губы, посмевшие так петь, и он вздрагивает от боли, и боль сближает, соединяет нас…

Очертания предметов размылись, всё поплыло, стало весело и легко, будто от вина… или я нырнула в глубину и схватила слишком много. Цветной сладкий улёт, реальность сходится в точку, я-он-нечто — от этой штуки уплывают с концами… идиоты, но я-то не деточка, я всё рассчитала… Что со мной?

— Что со мной? — прошептал-простонал-пропел мой голос. Собачий язык лижет изо всех сил — не будь рук, державших меня, я бы упала… нет, я уже лежу: головой на чьих-то коленях. А те руки невыносимо горячие. Огонь… трава, травяной запах… и глаза, как могут быть такими горячими глаза?

Они блестели, в них играли, переливаясь, блики от костра. Чёрные. И пламя. Слёзы — там, внутри, в глубине. Боль. Ах-х… и моя боль тоже — сейчас?.. или всегда? «Зачем, зачем ты делаешь это со мной?!»

— Отпусти, — выдавила я сквозь зубы и рванулась. — Убирайся, не смей меня касаться!

Он отшатнулся. Миг — невыносимая печаль на совершенно белом лице — и он исчез, растаял во тьме.

— Пей, это шин, — у моих губ появляется чашка с терпким ароматом трав. — Какой же я дурак! — голос дрожит; серые глаза полны испуга. — Весь день держал тебя на солнце, трясины, я должен был понять!..

— Вовсе ты тут ни при чём, — пробормотала я, пытаясь улыбнуться, успокоить его: он просто оглушал меня страхом и чувством вины. Я дотронулась до его щеки. Почему всё, чего я касаюсь, такое горячее?

— Тебе холодно? Ты прямо ледяная… — он сжал мои руки ласково, как крохотных зверюшек. Рядом разлёгся Хет, ткнув мокрый нос мне в щёку; белокурый мальчик в лохмотьях, почему-то называющий себя рыцарем, слабо улыбнулся. Я повозилась, располагаясь на его коленях поудобнее. Улыбка делала его худое лицо с резко очерченными скулами и высоким лбом очень красивым.

— Что значит шин?

— Травка. Из неё делают напиток, придающий силы. А у нас дома вообще травяные отвары так зовут.

«Дома». Дом , билось во мне, разрывая виски изнутри, выдираясь на свободу… я не хочу вспоминать.

— Ты что? — спросил он удивлённо. — Ты меня боишься? Я же не враг тебе!

Я вырвала у него руки. «Боишься»?

— Я никогда — никого — не боялась.

Он даже вздрогнул.

— Ох, прости! Я не хотел тебя оскорбить. Пожалуйста, не обижайся!

— Я не обижаюсь, — сказала я. Обижаются плаксивые детишки, а я разозлилась, но неважно, только отстань. Я хочу отдохнуть. Не пытаться вспомнить, не думать, не говорить. Может, я жива по ошибке и мне давным-давно положено умереть? Красивый мальчишка с тревожными глазами был ненастоящим, нереальным, как яркость зелени, и пронзительная голубизна небес, и звёзды, и я не могла ему доверять.

— Спи, — мягко произнёс он. — Теперь я тебя защищаю. Со мной тебя никто в Сумраке не обидит. Спи.

В моём сне был Хет, чёрный пёс. Рассказывал что-то важное… и, конечно, я проснулась. Хета нет… ах, вот он — устроился у Энтиса за спиной. А тот спит в такой неудобной позе, — согнувшись надо мной, лежащей у него на коленях, — даже во рту сделалось кисло. Судя по выражению лица, приятными его сны не назовёшь. Ещё бы. Мне бы на его месте какие-нибудь пытки приснились. Я тронула его руку — холодная, как лёд. Немудрено: меня-то укутывал тёплый плащ, а его только Хет чуточку согревал. Я осторожно сползла с его колен; он со слабым стоном вздохнул, дёрнулся, но не проснулся.

Зато Хет на меня смотрел. «Друг». Он моргнул, соглашаясь. Моё слово-мысль, словно отразившись от него, вернулось ко мне с новым звучанием: «друг». Энтис вытянулся в траве и неразборчиво что-то пробормотал во сне; я легла рядом и укрыла нас плащом, думая — для Хета: «прижмись к нему с той стороны, согрей». Он послушался, но я уловила сожаление: он предпочёл бы быть поближе ко мне. Я улыбнулась. Кажется, у меня ещё не было такого друга: кто тянется к тебе и разделяет твои ощущения — и ровным счётом ничего от тебя не требует. Все, кто звал себя моими друзьями… а были они вообще? Не знаю. Но в дружбе Хета я не сомневалась. Я взглянула на него поверх Энтиса, он открыл зубастую пасть в улыбке, а Энтис повернулся на бок, положил на меня руку и отчётливо произнёс: «Вил». Меня это насмешило. Руку я с себя убрала и заснула в куда более хорошем настроении, чем в прошлый раз.

Теперь меня разбудило солнце: ослепительно-яркое, оно струилось на лицо сквозь дырчатую завесу из листьев. Но тут же я поняла: дело не в солнце, а в словах… точнее, в интонациях.

— Как хочешь, — негромко уронил Вил.

— Постой! — Энтис. И вроде бы сердится. — А объяснений тебе не надо? Киваешь и уходишь?

— Тебе решать, объяснять или нет. Говори тише, разбудишь сьерину.

Молчание. А если взглянуть… Отлично! Оба хорошо видны: Прекрасный Рыцарь сидит на камне, в позе властного повелителя, Вил прислонился плечом к дереву, бросающему на камень тень.