Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том III [СИ]

— Я не лорд, вы с кем-то спутали, моя леди. А биры, они от жары бесятся, моя леди . И грызут всё, что движется. Без разбору. Даже если оно невкусное и жжётся, и зубки об него ломаются!

Я никогда не видел, чтобы Вил говорил так зло и язвительно… и выглядел столь растерянным.

— Ясно, — она невозмутимо кивнула. — Если ты всё так чудесно понимаешь, что ж зубки не бережёшь?

Вил закусил губу и глянул на меня так, словно я жестоко оскорбил его.

— Защити её! — он будто выплёвывал в меня слова. — От моей попытки ей помочь. Вылечить! Сорвать в трясины её проклятущую сеть, которая висит на ней, как цепи!

— Ты же не можешь… — начал я, недоумевая, но он яростно оборвал меня:

— Вот именно, я — не могу! А настоящие Вэй — могут! Но она… — он махнул рукой: — В трясины. Как хотите. Вы из высоких домов, а я бродяга из канавы, вам виднее! — и ушёл в лес, не оглядываясь.

— Лучше не надо, — заметила Альвин.

— Что не надо?

— Бежать за ним тебе не надо, — спокойно разъяснила она.

— Я не собирался… — я осёкся: я уже и шёл за ним. Ноги сами меня вели. Она с усмешкой кивнула:

— К нему сейчас подходить опасно. Он же сказал — жжётся.

— Я ничем его не обидел, — пробормотал я, совершенно не понимая, в чём дело и как мне себя вести.

Она смотрела на меня с жалостью, как на трёхлетнего ребёнка, с плачем требующего стальной меч.

— Он из-за меня на тебя злится, Прекрасный Рыцарь. Он хочет, чтоб мы шли к какому-то магистру и снимали с моей памяти какую-то сеть. А я не хочу, вот он и бесится. Ну как же — он решил, а я вдруг спорю! — её усмешка была острой, как нож. — Ты с ним когда-нибудь пробовал поспорить?

— Ну, конечно! Даже часто. И он никогда не приказывал, ничуточки! Просто он много знает.

— А ты, значит, нет? — зелёные глаза пронзали меня насквозь, словно стрелы. — Ты глупее него?

— Нет, но у меня опыта меньше. — Мне было очень неуютно. — Я всего год не дома живу, и то с ним, а он больше двух лет провёл один на дорогах. Как мужчина, а не дитя у ног наставника.

— Ты не похож на дитя. Зачем тебе место у его ног?

— Но я ведь не… — я глотнул. — Почему он на меня сердится? Ты к магистру не хочешь — а я при чём?

— Уж это ты у него спроси. И он же твой друг, в конце концов. Кто его должен понимать, ты или я?

— Я понимаю не всегда, — без всякой охоты признался я. — За год сложно узнать о человеке всё.

— А вот сейчас, — со странной улыбкой протянула она, — тебе хочется заткнуть мне рот?

— Ох, нет! — я растерялся: то ли шутит, то ли вот-вот разгневается? — Если с тобой говорят о важном — это же как подарок. Доверие драгоценно. Кто ж подарками бросается?

— Хорош подарочек, — фыркнула она. — А если говорят о неприятном? Или о том, что ты не рвёшься выкладывать кому попало? У всех бывают тайны. В глубине. Только для себя.

— Ты не «кто попало», Аль. И ведь заранее не угадаешь, неприятно или нет, — пока человек для тебя закрытая книга. Чтобы узнать, надо раскрыть. А как ещё?

— Ещё — попросить кого-то, кто уже прочёл, чтобы он тебе пересказал.

— Выйдет не то же самое. Все читают по-разному.

— Так надо пускать в душу всех подряд? Кто-то от нечего делать листает страницы, а ты открывайся?

— Можно и молчать. Но помнить о цене. Если от всех таиться, потеряешь того, кто мог стать другом.

— Цена, — задумчиво повторила она. — По-твоему, это дорогая цена за то, чтобы быть защищённым?

Она словно вернула меня на пять лет назад. Быть защищённым . Закрытым. И одиноким. Навсегда …

— Зависит от того, умеешь ли видеть, — медленно сказал я. — Но ведь всё будущее не видит никто.

Она кивнула. Глаза-изумруды загадочно блестели из-под длинных тёмных ресниц.

— Он решил, что я не хочу идти к Чар-Вэй из-за тебя. Что ты мне наговорил о них плохого.

Меня будто по лицу ударили с размаху. Я ничего не рассказывал ей о Вэй — именно из-за отличия точки зрения Ордена от принятой за Чертой! И потом, один из них — мой лучший друг…

И он настолько не доверяет мне?!

— Что стряслось? — Аль разглядывала меня, как картину или изваяние. — На солнышке перегрелся?

Я молча смотрел на неё, гадая, о чём она.

— Бледнеешь, — объяснила она. — Очень умно было стирать три часа на жаре. Хет, дай ему шляпу.

Хет возник, как из воздуха: прямо не здоровенная псина, а сказочная лесная тень! Пихнул её в щёку мокрым носом и плюхнулся на живот, уронив мою шляпу в траву.

— А вот он, — сказала Аль, — насчёт Чар-Вэй помалкивает. То ли не знает, то ли не уверен.

— Он же пёс! — не выдержал я. — Ты собак и людей различаешь?! Он вообще разговаривать не умеет!

Ну вот! Ляпнул всё-таки. Теперь и она обидится! Но взгляд у неё был не обиженный, а удивлённый:

— Он, конечно, слов не произносит. Но мысли у него есть, и я их понимаю. А вы с Вилом разве нет?

— Никто не…

Я задохнулся. Мама… вечер, и её голос… Чар-Вейхан.

Не от Вила — от неё я впервые услышал это слово! Но она говорила другое. Не страшные сказки, а красивые, как деревянные кружева, выходящие из-под ножа в её тонких руках. Чар-Вейхан — люди, умевшие видеть больше прочих детей Сумрака, понимать зверей, ощущать необычайную красоту повсюду в мире и показывать её остальным, великие художники, ваятели, ювелиры. И ещё…

Вейхан умели любить, как никто. Им ведом был язык не слов, а сердец, и потому меж ними не было обмана, непонимания, стен из безмолвия и одиночества. Много веков Орден к тому стремится, но стен не разрушить обычным людям — даже Рыцарям Света. Заповеди охраняют нас от лжи, а стены крепнут. Лгать не можем — вместо того молчим. Души-то закрыты, а словом и не хочешь, да обманешь невольно. А Вейхан, если любили, — открывались всецело. Всю душу отдавали любимым, как картину, — вот, взирай на меня, на мою суть, на все краски, все чёрточки до единой! О да, они-то знали, что значит подлинная любовь…

— А дальше?

— Я о чём-то говорил?

— О твоей маме, — озадаченно сказала Аль. — О её сказках про волшебников. Чар-Вейхан.

— Я долго их не помнил.

Но как же я мог позабыть?!

— Может, воспоминания… сгорели с нею? — я опустил глаза. — Мама умерла в пожаре. Мне только исполнилось семь. Наш дом был из дерева весь… она любила вырезать из дерева…

Слёзы падали на руки. Горячие, как капли кипятка. Пусть бы прожгли хоть до кости…

— Я играл на чердаке, и вдруг стало жарко, загудело, и чёрный дым… душил меня… как чудовище с огнём из пасти. Я пробовал от него спрятаться, забился в угол и молчал. Там были картины, в дыму! — вырвалось у меня впервые в жизни — я не рассказывал даже отцу. — Лица превращаются в оскаленные пасти… а я в костре. Руки скованы, и лица… знакомые. Будто все, кого я любил, обернулись врагами.

Она обняла меня, погладила волосы — нежно, так нежно…