All Flesh is Grass

— Понимаешь, — продолжал он, — иногда бывает и так, что новая идея возникает мгновенно. Ни с того ни с сего. Словно бы на пустом месте. Ее никак не свяжешь с тем, что ты делал раньше, или читал, или слышал — ничего подобного! Но, наверно, если копнуть поглубже, можно докопаться до ее корней и проследить, откуда что взялось, только мало кто из нас обучен вот так докапываться.

But the point is that most ideas are no more than a germ, a tiny starting point. An idea may be good and valid, but it will take some nursing. It has to be developed. You must think about it and turn it around and around and look at it from every angle and weigh it and consider it before you can mould it into something useful.

А главное, новая идея — это почти всегда только зернышко, отправной пункт. Может, она и хорошая, и ценная, но ее еще надо вынянчить. Надо ее развить. Обмозговать, повертеть и так и эдак, оглядеть со всех сторон, помучиться с нею, все сообразить и взвесить — и только тогда вылепишь из нее что-то полезное.

“But this wasn't the way with these ideas that I got. They sprang forth full and round and completely developed. I didn't have to do any thinking about them. They just popped into my mind and I didn't need to do another thing about them. There they were, all ready for one's use. I'd wake up in the morning and I'd have a new idea, a new mass of knowledge in my brain. I'd go for a walk and come back with another. They came in bunches, as if someone had sown a crop of them inside my brain and they had lain there for a while and then begun to sprout.”

А с нынешними моими находками не так. Они выскакивают неизвестно откуда совсем готовенькие. Мне нечего додумывать. Хлоп — и все уже в голове, законченное, отшлифованное, заботиться больше не о чем. Бери и пользуйся. Просыпаюсь утром — а к моим услугам новое открытие, я знаю массу такого, о чем прежде и понятия не имел. Выйду пройтись, возвращаюсь — а в голове еще открытие. Они рождаются пачками. Сразу эдакий букет, будто кто посеял их у меня в мозгу, они полежали там немножко, созрели — и вот прорастают.

“The gadgets?” I said.

He looked at me curiously. “Yes, “the gadgets. What do you know about them?”

“Nothing,” I told him. “I just knew that when the bottom fell out of the farm machinery business you started making gadgets. I don't know what kind of gadgets.”

— И все это разные механические поделки? — спросил я.

Шервуд посмотрел на меня с любопытством:

— Вот именно, поделки. А что ты про них знаешь?

— Ничего. Знаю только, что, когда с сельскохозяйственными машинами стало худо, вы начали выпускать всякую техническую мелочь. А что именно — не слыхал.

He didn't tell me what kind of gadgets. He went on talking about those strange ideas.

“I didn't realize at first what was happening. Then, as the ideas came piling in on me, I knew there was something strange about it. I knew that it was unlikely that I'd think of any one of them, let alone the many that I had. More than likely I'd never have thought of them at all, for I have no imagination and I am not inventive.

Но он мне этого не объяснил. Он продолжал рассуждать о своих странных озарениях:

— Сначала я не понимал, что происходит. А потом открытия посыпались, как из мешка, и стало ясно: что-то тут не так. Маловероятно, чтобы я сам додумался хоть до одной такой новинки, а тут сразу целый фонтан. Скорее всего я вообще никогда бы ничего не придумал, у меня от природы нет воображения и никакой я не изобретатель.

I tried to tell myself that it was just barely possible I might have thought of two or three of them, but even that would have been most unlikely. But of more than two or three of them I knew I was not capable. I was forced, finally, to admit that I had been the recipient of some sort of outside help.”

Ну, ладно, допустим, идейки две-три я еще мог бы родить, да и то вряд ли. А уж на большее меня нипочем бы не хватило. Словом, хочешь не хочешь, а пришлось себе сознаться, что мне помогает кто-то извне.

“What kind of outside help?”

“I don't know,” he said. “Even now I don't.”

“But it didn't stop you from using these ideas.”

— Как же так? Кто?

— Не знаю. И по сей день не знаю.

— А идеями этими вы все-таки пользуетесь, — заметил я.

“I am a practical man,” he said. “Intensely practical. I suppose some people might even say hard-headed. But consider this: the business was gone. Not my business, mind you, but the family business, the business my grandfather had started and my father had handed on to me. It wasn't my business; it was a business I held in trust. There is a great distinction. You could see a business you had built yourself go gurgling down the drain and still stand the blow of it, telling yourself that you had been successful once and you could start over and be successful once again. But it's different with a family business.

— Я человек трезвый, практический. Кое-кто, наверно, даже скажет — прожженный делец. Но подумай сам: предприятие лопнуло. И не просто мое предприятие, пойми, а родовое, его основал мой дед и я получил его от отца. Не просто мое дело, а дело, которое мне доверено. Это совсем не одно и то же. Когда идет прахом то, что ты построил сам, — ладно, перетерпишь: мол, на первых порах мне все-таки повезло, начну все сызнова, глядишь, и еще раз повезет. А когда фирма перешла к тебе по наследству, тут совсем другое.

In the first place, there is the shame. And in the second place, you can't be sure that you can recoup. You were no success to start with. Success had been handed to you and you'd merely carried on. You never could be sure that you could start over and build the business back. In fact, you're so conditioned that you're pretty sure you couldn't.”

Во-первых, позор. А во-вторых, нет уверенности, что сумеешь все поправить. Ведь не ты положил начало, первый успех не твой. Ты пришел на готовенькое. И еще вопрос, способен ли ты сам добиться успеха, восстановить то, что разрушено. В сущности, тебе всю жизнь внушалось обратное.

He quit speaking and in the silence I could hear the ticking of a clock, faint and far off, but I couldn't see the clock and I resisted the temptation to turn my head to see if I could find it. For I had the feeling that if I turned my head, if I stirred at all, I'd break something that lay within the room. As if I stood in a crowded china shop, where all the pieces were precarious and tilted, fearing to move, for if one piece were dislodged, all of them would come crashing down.

Шервуд умолк; в тишине я услышал где-то позади негромкое тиканье, но часов не видел и не поддался искушению обернуться. И чувствовал, если поверну голову или хотя бы шелохнусь, что-то незримое в комнате разобьется вдребезги. Будто в посудной лавке, где полным-полно стекла и фарфора и все держится на честном слове: страшно вздохнуть, не дай бог, стронется что-нибудь одно — и все рухнет.

“What would you have done?” asked Sherwood.

“I'd have used anything I had,” I said.

— А ты бы как поступил на моем месте? — спросил Шервуд.

— Цеплялся бы за что попало, — сказал я.

“That's what I did,” said Sherwood. “I was desperate. There was the business, this house, Nancy, the family name—all of it at stake. I took all of those ideas and I wrote them down and I called in my engineers and draughtsmen and production people and we got to work. I got the credit for it all, of course. There was nothing I could do about it. I couldn't tell them I wasn't the one who'd dreamed up all those things. And you know, strange as it may sound, that's the hardest part of all. That I have to go on taking credit for all those things I didn't do.”

— Вот я и уцепился. С отчаяния. Выхода-то не было. Фабрика, дом, Нэнси, честное имя — все поставлено на карту! И я ухватился за эти самые идеи, записал их, собрал своих инженеров, конструкторов, чертежников — и мы взялись за работу. Понятно, всю заслугу приписали мне. Тут я ничего не мог поделать. Не мог я им объяснить, что не я все это выдумал. И, знаешь, может, оно тебе и странно покажется, но это-то и есть самое тяжкое: что поневоле пользуешься почетом и уважением за то, чего не делал.

“So that is that,” I said. “The family business saved and everything is fine. If I were you, I wouldn't let a guilt complex bother me too much.”

“But it didn't stop,” he said. “If it had, I'd have forgotten it. If there'd just been this single spurt of help to save the company, it might have been all right. But it kept right on. As if there might be two of me, the real, apparent Gerald Sherwood, the one sitting at this desk, and another one who did the thinking for me.

— Значит, так, — сказал я. — Родовая фирма спасена и все прекрасно. На вашем месте я не стал бы особенно терзаться и каяться.