All Flesh is Grass

“I have a feeling,” she said, “that there is something here that the world could use, something of which there is not a great deal in the world. Some sort of catalyst that sparks creative effort, some kind of inner hunger that serves to trigger greatness.”

“That inner hunger,” I said. “There are families in town who can tell you all you want to know about that inner hunger.”

— Мне кажется, — сказала Нэнси, — в Милвилле есть что-то такое, что может быть полезно всему миру и чего пока в мире недостает. Некий катализатор, благодаря которому в человеке вспыхивает искра творчества. Особый голод, неутолимая пустота внутри, которая заставляет стремиться к величию.

— Голод и пустота внутри, — повторил я. — У нас тут есть семьи, которые тебе могут все до тонкости порассказать про голод и пустоту внутри.

And I wasn't kidding. There were Millville families that at times went just a little hungry; not starving, naturally, but never having quite enough to eat and almost never the right kind of things to eat. I could have named her three of them right off, without even thinking.

“Brad,” she said, “you don't like the idea of the book.”

Я не шутил. В Милвилле иные семьи живут впроголодь — не то чтобы умирают с голоду, но вечно недоедают, и едят не добротную, вкусную и полезную пищу, а так, что придется. Три такие семьи я мог назвать с ходу, не задумываясь.

— Брэд, — сказала Нэнси, — тебе, видно, не по душе эта моя затея.

“I don't mind,” I said. “I have no right to mind. But when you write it, please, write it as one of us, not as someone who stands off and is a bit amused. Have a bit of sympathy. Try to feel a little like these people you write about. That shouldn't be too hard; you've lived here long enough.”

She laughed, but it was not one of her merry laughs.

— Да нет, я не против. Какое у меня право говорить что-то против. Только уж, пожалуйста, пиши так, как будто ты тоже наша, здешняя, а не гостья — поглядываешь со стороны и посмеиваешься. Постарайся нам хоть немного посочувствовать. Попробуй влезть в шкуру тех, про кого пишешь. Это будет не так уж трудно, все-таки ты столько лет жила в Милвилле.

Нэнси засмеялась, но на этот раз ее смех прозвучал невесело.

“I have a terrible feeling that I may never write it. I'll start it and I'll write away at it, but I'll keep going back and changing it, because the people I am writing of will change, or I'll see them differently as time goes on, and I'll never get it written. So you see, there's no need to worry.”

More than likely she was right, I thought. You had to have a hunger, a different kind of hunger, to finish up a book. And I rather doubted that she was as hungry as she thought.

— Я очень боюсь, что у меня просто ничего не выйдет. Начну, изведу гору бумаги, но все время надо будет возвращаться к началу, и менять, и переделывать, потому что меняются люди, про которых пишешь, или начинаешь смотреть на них другими глазами и понимать по-другому... и до конца я дописать не сумею. Так что можешь не беспокоиться.

Вероятно, она права, подумал я. Чтобы написать книгу, чтобы довести ее до конца, тоже нужно ощущать голод, пустоту внутри, только это совсем другой голод. А Нэнси вряд ли так голодна, как ей кажется.

“I hope you do,” I said. “I mean I hope you get it written. And I know it will be good. It can't help but be.”

I was trying to make up for my nastiness and I think that she knew I was. But she let it pass.

It had been childish and provincial, I told myself, to have acted as I had. What difference did it make? What possible difference could it make for me, who had stood on the street that very afternoon and felt a hatred for the geographic concept that was called the town of Millville?

— Надеюсь, — сказал я. — То есть, надеюсь, что ты напишешь свою книгу. И это будет хорошая книга, я уж знаю. Иначе просто быть не может.

Я старался как-то искупить недавнюю резкость, и Нэнси, видно, это поняла. Но ничего не сказала.

Экая глупость, ребячество, корил я себя. Разобиделся, распетушился, как заправский провинциал. А не все ли равное Не все ли мне равно, что она там напишет, когда я и сам только сегодня стоял посреди улицы и чуть зубами не скрипел от ненависти к этому убогому городишке, к жалкому географическому ничтожеству под названием Милвилл.

This was Nancy Sherwood. This was the girl with whom I had walked hand in hand when the world had been much younger. This was the girl I had thought of this very afternoon as I'd walked along the river, fleeing from myself. What was wrong, I asked myself.

And: “Brad, what is wrong?” she asked.

А рядом сидит Нэнси Шервуд. Та самая, с которой на заре нашей юности мы ходили, взявшись за руки... Та, кого я вспоминал сегодня, когда бродил по берегу реки, пытаясь убежать от самого себя.

Что же случилось, не пойму... И вдруг Нэнси спросила:

— Что случилось, Брэд?

“I don't know,” I said. “Is there something wrong?

“Don't be defensive. You know there's something wrong. Something wrong with us.”

“I suppose you're right,” I told her. “It's not the way it should be. It's not the way I had thought it would be, if you came home again.”

— Не знаю. Разве что-нибудь случилось?

— Не ершись, пожалуйста. Ты же сам знаешь, что-то неладно. Что-то у нас с тобой нехорошо.

— Наверно, ты права. Все как-то не так. Я думал, когда ты вернешься, будет совсем по-другому.

I wanted to reach out for her, to take her in my arms—but I knew, even as I wanted it, that it was not the Nancy Sherwood who was sitting here beside me, but that other girl of long ago I wanted in my arms.

We sat in silence for a moment, then she said, “Let's try again some other time. Let's forget about all this. Some evening I'll dress up my prettiest and we'll go out for dinner and some drinks.”

Меня тянуло к ней, мне хотелось ее обнять — и, однако, даже в эту минуту я понимал, что хочу обнять не эту Нэнси Шервуд, которая сидит рядом в машине, а ту, прежнюю подругу далеких-далеких дней.

Посидели, помолчали. И Нэнси промолвила:

— Давай как-нибудь в другой раз попробуем начать сначала. Давай забудем этот разговор. Как-нибудь вечером я надену свое самое нарядное платье и мы с тобой поедем куда-нибудь, поужинаем вместе и немножко выпьем.

I turned and put out my hand, but she had opened the door and was halfway out of the car.

“Good night, Brad,” she sad, and went running up the walk.

I sat and listened to her running, up the walk and across the porch. I heard the front door close and I kept on sitting there, with the echo of her running still sounding in my brain.

Я повернулся, протянул руку, но она уже отворила дверцу и вышла.

— Спокойной ночи, Брэд, — сказала она и побежала по дорожке к дому.

Я сидел и слушал, как она бежит по дорожке, потом по веранде. Хлопнула входная дверь, а я все сидел в машине, и эхо быстрых легких шагов все еще отдавалось где-то у меня внутри.

5

I told myself that I was going home. I told myself that I would not go near the office or the phone that was waiting on the desk until I'd had some time to think. For even if I went and picked up the phone and one of the voices answered, what would I have to tell them? The best that I could do would be to say that I had seen Gerald Sherwood and had the money, but that I'd have to know more about what the situation was before I took their job. And that wasn't good enough, I told myself; that would be talking off the cuff and it would gain me nothing.

Поеду домой, говорил я себе. Даже не подойду к своей конторе и к телефону, который ждет на столе: сперва надо все путем обдумать. Ведь если, допустим, я пойду, сниму телефонную трубку и один из тех голосов отзовется — что я скажу? В лучшем случае — что я был у Джералда Шервуда и получил деньги, но, прежде чем браться за работу, которую они мне предлагают, надо же все-таки понять, что к чему. Нет, это не годится: что толку бубнить заранее заготовленные слова, точно тупица по шпаргалке? Так я ничего не добьюсь.

And then I remembered that early in the morning I'd be going fishing with Alf Peterson and I told myself, entirely without logic, that in the morning there'd be no time to go down to the office.

И тут я вспомнил, что сговорился с Элфом Питерсоном с утра пораньше отправиться на рыбалку, и преглупо обрадовался: значит, утром некогда будет идти в контору!

I don't suppose it would have made any difference if I'd had that fishing date or not. I don't suppose it would have made any difference, no matter what I told myself. For even as I swore that I was going home, I knew, without much question, that I'd wind up at the office.