Жозеф Рони-старший - Навигаторы Вселенной

Мои страдания невыносимы. Они терзают меня ночи напролет. Я не могу сомкнуть глаз, лишь иногда впадая в короткое забытье, полное мрачных и тоскливых сновидений. Опиум — единственное средство, способное смягчить мои горести.

У меня нет ни гнева, ни возмущения по отношению к Франческе.

В моих переживаниях есть нечто чудесное: это жертва. Я принимаю это. Ради нее я готов на все что угодно.

Страдания делают мою любовь только сильнее; не только из противоречия инстинкту борьбы, лежащего в основе таких чувств, но потому, что мое страдание является самой возвышенной формой обожания и поклонения.

Я также хотел лишить себя общества этой юной девы, но Оетти счел это решение невозможным. Он и в самом деле ощущает ко мне дружескую привязанность и, как только я скрываюсь или запираюсь у себя, он всякий раз возвращает меня обратно в наше маленькое общество. Как-то я один отправился через горы.

Я предавался печальным мечтам на опушке букового леса, когда увидел, что сюда идут доктор и Франческа.

Славный карбонарий был очень грустным, он беспрестанно жаловался и забылся настолько, что сказал:

— Скажи ему, Франческа, что он — наше единственное утешение в ссылке, что его присутствие — наша единственная радость!

Франческа белая, как виднеющиеся на горизонте ледники, прошептала жалобным голосом:

— Я вас прошу ради моего отца!

17 июля

Прибыл маленький миланский карбонарий. Он живой и славный, как Арлекин, у него светящиеся глаза, напоминающие черные бриллианты, улыбка, способная завоевать весь мир.

У него непринужденная речь, которая внесла радостное оживление в наши вечера, и тот дар к языкам, который позволяет так же бойко говорить по-французски, как по-итальянски.

С его доброй восторженной душой, неистовой любовью к Италии, но в то же время рискованной, как у Ловеласа [3] Сэр Роберт Ловела ́ с — персонаж эпистолярного романа Сэмюэла Ричардсона «Кларисса», написанного в 1748 году, красавец-аристократ, коварно соблазнивший 16-летнюю главную героиню. В переносном смысле — распутник. Имя нарицательное для волокиты, соблазнителя и искателя любовных побед и приключений (шутливо-иронич.). , он весь в горении и мимолетной нежности. Он понравился доктору, который был знаком с его семьей, и теперь мы вчетвером разгуливаем по окрестностям, когда тени становятся длинными. Луиджи идет впереди с Франческой, а я с доктором, отстав от них на несколько шагов.

В глубине своего существа я старательно ищу ревность, но ее нет. Она и не может родиться. Я чувствую, что она убила бы мою любовь к Молчаливой.

Несколько раз мне случалось втихомолку пожелать, чтобы она появилась. Я наблюдаю за очаровательной парой, за элегантными жестами и взглядами, полными обожания, которые он бросает на свою спутницу. Но Луиджи кажется мне еще более далеким, чем Монте-Роза [4] Монте-Роза — горный массив, расположенный в кантоне Вале, Швейцария, и итальянских провинциях Пьемонт и Долина Аосты. , его галантность такая же хрупкая, как крохотные семена, которые уносит ветер. И я понимаю, что ничто, кроме недостатка времени, не сможет оспаривать Франческу.

Я об этом размышлял вчера, утомленный от очарования этой утонченной наяды. Сотни цветущих растений тянулись к солнцу вокруг меня. Казалось, вся земля была покрыта душистыми цветными огоньками. Удивительно прозрачные сумерки опустились на мир. Вокруг текла скромная и незаметная жизнь. Каждая травинка, каждая ниточка мха таили в себе такую энергию, что я оказался совершенно лишен сил. Я был как пария [5] Па ́ рия, па ́ рии — одна из неприкасаемых каст в Тамилнаде, на юге Индии. В европейских языках слово «пария» приобрело значение «отверженный», «бесправный». перед радостной толпой. Я ощущал себя жалким неудачником. Голоса миланца и доктора, долетающие до меня, звучали подобно злой иронии.

Пока я пребывал в грустных переживаниях, Франческа начала взбираться на скалу, сопровождаемая Луиджи. На мгновение она застыла на ее гребне. Солнечные лучи образовывали вокруг нее светящийся ореол. Она казалась мне Мадонной Леонардо, сохранившейся в моей памяти с детства; впечатления такого рода остаются на всю жизнь. Я опустил голову. Когда оба они исчезли, рыдание вырвалось из моей груди, глаза наполнились слезами…

Я оставался так примерно минуту, а затем звук легких шагов заставил меня вздрогнуть. Я увидел Франческу на южном конце оврага. Она приближалась. Она увидела мои слезы и поняла их причину. Ее рот сурово сжался, и она, никогда не обращавшаяся ко мне с вопросами, поинтересовалась:

— Вы ревнуете к Луиджи?

Сперва я онемел от удивления, а затем сердито ответил:

— Да очень надо! Если бы я мог быть ревнивым, я мог бы питать надежду исцелиться от своей любви!

Она стала еще бледнее, чем в день моего признания, в ее глазах появилось то же выражение беспокойства. Ничего не ответив, она ушла, чтобы присоединиться к отцу, который уже нас звал.

26 июля

Я свободен. Власти сочли мои мелкие проступки незначительными. При желании я могу снова продолжать в том же духе. Но у меня нет к тому ни малейшего желания. Моя вера за это время стала не такой горячей и сильной. Я не считаю, что тиран низвергнут нашими ничтожными усилиями. Более значительные события снова установят равновесие между правом и силой. Два или три французских товарища воспользовались великодушием властей. Но наши друзья венецианцы, поляки, миланцы остаются под замком. Как неприкаянный брожу я вокруг своей тюрьмы. Охранники сначала хотели согласно приказу отослать меня вместе с другими освобожденными. Но в конце концов мне позволили побыть там еще немного. Таким образом, я не был лишен удовольствия еще раз услышать Ретшиникова, который клялся их обезглавить, их повесить, их сварить в кипятке.

Но увы! Моя грусть все сильнее. Франческа по-прежнему окружена своей тайной. Но какое для меня имеет значение ее тайна, если у меня нет никакой надежды.

Ничего не изменилось. Я хочу уехать. Я верю, что лишь время и разлука способны исцелить мою душу. Я сообщил доктору Оетти о своем решении, которое ошеломило его. После многочисленных жалоб он сказал мне:

— Ваши невзгоды будет значительно легче исцелить, если вы останетесь еще на несколько недель.

— Но я не выдержу столько времени! У меня осталось так мало сил, а вы не можете меня ничем обнадежить.

Подобно большинству своих соотечественников, Оетти не был дипломатом.

Он немного помолчал, глядя в мои грустные глаза.

— Я готов был поклясться, что она вас полюбит… И я полагал, что вижу зарождающуюся в ней склонность… Моя…

— Но вы же видите, что я вызываю у нее только ужас!