Андрей Столяров - Продолженное настоящее

Хотя для «Аргуса» всё это вторично. Главное то, что подтвердилось ещё одно задокументированное предвидение. Победа? Безусловно — победа! С чего же тогда уважаемому академику Коркусу соскакивать со вздымающейся волны? Или, быть может, просочились наружу сведения об исчезновениях?

Он нажимает иконку на сотовом телефоне и, услышав мрачный, как из-под надгробия, голос: «Полковник Петров», спрашивает, как обстоят дела с поисками сбежавших реципиентов? Удалось ли что-нибудь обнаружить?

— Ищем, — так же мрачно отвечает полковник Петров. — Ёк-килдык!.. Не дергай меня. Если что-нибудь появится, я тебе сообщу. — Он ждёт продолжения, и, сообразив, что его не будет, уже более раздражённом тоном интересуется: — Ну что там ещё?

— Слушай, а информация об этих исчезновениях не могла где-то протечь?

— Нет. С чего бы это?.. Подожди! У тебя есть какие-то сведения?

— Сведения — не сведения, но вот докатился… некий слушок…

— Кто? Откуда?

— Это мой источник, — суховато говорит Гремлин, подчёркивая тоном неуместность вопроса.

Полковник Петров задумывается, и даже сквозь телефон становится слышно, как у него в голове, тяжело перекатываясь, стукаются друг о друга чугунные мысли.

— Нет, это не от нас, — наконец приходит он к заключению. — А ты уверен, что этот источник твой — не того… Ничего не соврал?

Гремлин смахивает этот вопрос.

— Я вот что думаю… Доктор Салаев… Это ведь ваш кадр?

Полковник опять задумывается и после тяжелого молчания сообщает:

— Нет, это не он.

— Уверен?

— Не беспокойся, Салаев у нас на таком крючке, с которого не соскочишь.

— Ладно, — говорит Гремлин.

— Ты это, если что, про себя не держи, — советует полковник Петров. — Ёк-килдык… Оперативные мероприятия — не твой профиль. Надыбал чего-нибудь — сразу же доложи. Вместе всё обмозгуем. По-товарищески… Не забывай, в одной лодке плывём.

Гремлин отключается.

Нет, беглецы тут, видимо, ни при чём.

Значит, остаётся одно. Остаётся лишь то, что он с самого начала предчувствовал. Он ведь предчувствовал, он ведь сразу же в дрожи неприятного озарения понял, что будет именно так. Разумеется, он не мог предугадать все детали, но как только услышал в клинике истеричный, захлебывающийся словами бред визионера Марго (Маргарита Стопенова, администратор по кадрам корпорации «ГИТ»), вызванный инъекцией пранизолона, понял, что именно так и будет. Странно было бы не понять: площадь, заполненная толпой, ликующие баннеры, карикатуры, транспаранты с надписью «Мы победили!», портреты президента, либо перевёрнутые вверх ногами, либо перечёркнутые багровой краской… И — оратор на импровизированной трибуне с расплывчатым, но всё же безусловно угадывающимся лицом… Тут не захочешь — поймёшь. Примерно месяц назад, сразу после выборов в Белоруссии. А через некоторое время грянуло: единственный реальный Оппозиционер в стране, тот, кого нынешние, обсевшие власть, действительно ненавидят, поскольку засвечивает он самое дорогое, что у них есть: зарубежную, тщательно скрываемую недвижимость, капиталы, тайные банковские счета… — так вот, этот Оппозиционер внезапно вываливается из жизни.

Всё происходит, будто во второразрядном триллере. Вылетает Оппозиционер из Томска, где, по словам сопровождающих, пьёт чашку чая в аэропорту, через полчаса ему становится плохо, теряет сознание, самолёт совершает экстренную посадку в Омске. Оппозиционера увозят в больницу, в отделение токсикореанимации, там он впадает в кому, состояние оценивается как тяжёлое, его подключают к аппарату искусственной вентиляции лёгких… Вспыхивает международный скандал, со всех сторон, с самого высокого уровня сыплются требования передать Оппозиционера на лечение за границей. Российской власти доверия нет. Наконец вывозят его в берлинскую клинику «Шарите», а через некоторое время правительство Германии сообщает, что результаты токсикологической экспертизы, проведённой лабораторией Бундесвера, показывают наличие в организме Оппозиционера следов яда, классифицируемого как «Новичок», боевого отравляющего вещества, разработанного в России. Омские врачи в ответ заявляют, что никаких следов никаких ядов их собственными исследованиями не обнаружено, а ухудшение здоровья политика могли спровоцировать алкоголь, подозрительные «оздоровляющие» диеты, стресс, переутомление «или даже банальное отсутствие завтрака». Однако наличие «Новичка» в организме Оппозиционера независимо друг от друга подтверждают лаборатории Франции и Швеции, а несколько позже к такому же выводу приходят эксперты ОЗХО (Организация по запрещению химического оружия). Политики ряда западных стран тут же требуют ввести санкции против России. В свою очередь, президент России называет все эти обвинения голословными, высосанными из пальца, не подтверждёнными никакими реальными доказательствами.

Вот в чём тут дело. Картина выстраивается на редкость неприглядная. Сначала отравление радиоактивным полонием Александра Литвиненко в Лондоне, затем отравление Скрипалей, отца и дочери, тем же «Новичком» в Солсбери, из-за чего уже полыхал грандиозный скандал, теперь, пожалуйста, — Оппозиционер. Что там было на самом деле? Ведь вопреки всему — выкарабкался, уцелел! Возможно, прокол: не хватило времени, топорно сработали, не рассчитывали, что пилот посадит самолёт в Омске, что врач в «скорой», который был, конечно, ни сном, ни духом, сразу же вколет больному антидот (кажется, атропин), что срочно перевезут его за границу… Вероятно, совсем рехнулись. Интересно, президент был в курсе этого действа? Или у них там уже полный раздрай: правая рука понятия не имеет, что делает левая? Неужели их так напугал трансцензус Марго? Возможно, и напугал, особенно вкупе с протестами в Белоруссии. Они ведь там смертельно боятся будущего. Не хотят его вообще, никакого — ни хорошего, ни плохого. Они хотят сохранить настоящее, в котором они так уютно устроились, будущее для них — это враг, они стремятся его уничтожить всеми доступными средствами. А может быть, уже в какой-то мере и уничтожили. Может быть, отравление Оппозиционера — это и есть тот самый поворотный момент, схлопывание бифуркации, переход на трек, где никакой благоприятной версии для нас уже в принципе не существует?

Хотя тоже — не факт.

Гремлин смотрит в боковое окно машины. Они как раз поворачивают с Московского проспекта на Загородный. Опять идёт дождь. Точнее — не дождь, а морось, пропитывающая собою весь воздух. Петербург погружён в поглощающий звуки и жизнь промозглый серый туман. Он скрадывает пространство: крыши домов, дали улиц. И потому кажется, что это не обычный туман, а безостановочное кишение вируса. На тротуарах — мокрые плащи, накидки, зонты. Проглядывают налепленные на лица голубые медицинские маски. Правда, в масках, по примерной оценке идёт лишь четверть прохожих, вообще непонятно, как они сквозь мокрую ткань могут дышать. У водителя, Толика, маска сегодня просто висит на шее, и Гремлину представляется, что это такой маскарад, макабрический танец, исполняемый в силу древнего суеверия.