Владимир Обручев - Сочинения в трех томах. Том второй

— Вот пакостники! — проворчал маркшейдер. — Обчистят еще забойчики, которые я приготовил для экспертов! Нужно бы изловить мерзавцев!

Он осторожно полез опять в нижние выработки, из которых недавно только выбрался. Спустившись на третий горизонт, он увидел вдали у правого забоя красный огонек; там и работал хищник, и стук его кайлы слышался совершенно ясно.

Хотя вор был занят своей работой, но идти к нему прямо по штреку маркшейдер не решился; хищник мог внезапно оглянуться, заметить приближающегося, потушить свечу и в темноте ускользнуть в следующий вниз горизонт, люк которого находился ближе к забою, чем люк вверх. Поэтому Кузьмин сам спустился на четвертый горизонт, по другой лестнице, ближе к левому забою, тихонько прокрался вперед, останавливаясь, как только стук кайлы прекращался. Во время этих перерывов в работе вор, очевидно, осматривал забой, чтобы найти крупинки самородного золота, и выбивал их потом кайлой вместе с окружающим кварцем.

Поднявшись по лестнице обратно в третий горизонт, маркшейдер очутился уже только в тридцати шагах от забоя. Высунув голову из люка, он огляделся: при свете огарка над забоем, в который недавно был пущен снаряд золотинок, работал полуголый китаец. Опустившись на колени, он долбил кайлой по кварцу, из которого сыпались искры и летели мелкие осколки. Кузьмин потушил свою свечу, положил ее в карман, вылез в штрек, взял на прицел ружье и шаг за шагом начал подвигаться к забою. Когда он подошел на пять шагов, китаец внезапно обернулся и, увидев целившегося в него служащего, замер на месте с поднятой кайлой в руках.

— A-а, разбойник, — проговорил сквозь зубы Кузьмин, ружье которого не было заряжено, так что он хотел только испугать китайца и заставить его молчать. — Так вот кто у нас золото крадет! За это я в тебя сейчас стрелять буду!

Китаец выронил кайлу, протянул руки вперед и закричал жалобным голосом:

— Ой, господина, не надо, стреляй не надо!

И вдруг он, задев рукой свой огарок, подвешенный в проволочном подсвечнике к забою, и потушив его, с кошачьей ловкостью ринулся вперед, ударился плечом со всего размаха в ногу маркшейдера и скрылся в темноте.

Кузьмин упал тяжело на спину, прямо в лужу воды, скопившуюся в углублении почвы; ноги его очутились выше головы, и он должен был повернуться на бок, чтобы подняться. Бормоча проклятия, он встал и привычным жестом полез в карман за спичками; но карман был полон водой и спички совершенно размокли.

Энергичное ругательство вырвалось из уст маркшейдера, когда последняя спичка из коробки отказалась служить.

«Эх, хорошо бы иметь всегда в кармане, на всякий случай, электрический фонарик, как у экспертов!» — подумал он, бросая бесполезную коробку.

Ему предстояло теперь идти в полной темноте к выходу из рудника. Это было нелегко даже для человека, знавшего все выработки так хорошо, как маркшейдер. Кузьмин должен был напрячь все свои мысли, чтобы вспомнить, где он находится и куда ему идти. Подняв ружье, отброшенное при падении, он закинул его за плечи и громко начал отсчитывать шаги от забоя.

— Раз, два, три, четыре... я сейчас на третьем горизонте. Пять, шесть, семь. До первого подъема на второй должно быть восемьдесят два шага. Восемь, девять, десять... По пути на тридцатом шаге будет люк на четвертый горизонт... Одиннадцать, двенадцать... в него бы, часом, не провалиться. Тринадцать, четырнадцать... он должен быть по правую руку от меня. Пятнадцать, шестнадцать...

Так, осторожно шагая, считая и разговаривая сам с собой, Кузьмин подвигался вперед, придерживаясь левой рукой крепи, чтобы не отклониться вправо и не провалиться в люк. Пройдя восемьдесят два шага, маркшейдер остановился и начал водить обеими руками по воздуху, чтобы нащупать лестницу во второй горизонт. Но она не попадалась.

— Что за черт! — воскликнул Кузьмин.— Неужто я обсчитался или запамятовал?

Он стоял, стараясь вспомнить, действительно ли китаец был у забоя третьего горизонта, а не выше или ниже, так как от точного определения исходного пункта зависел весь успех путешествия во тьме.

Когда стараешься в минуту тревоги вспомнить что-нибудь очень нужное, очень важное, то часто, несмотря на все напряжение памяти, ничего не выходит. Нужное слово вертится в сознании, кажется, что вот-вот удержишь его, но нет, оно опять исчезает, и вместо него выплывает что-нибудь другое, не идущее к делу, и чем больше напрягаешь мысль, тем больше все путается.

Так и Кузьмину теперь уже не казалось совершенно бесспорным, что он выслеживал хищника на третьем горизонте, и он полагал, что сцена у забоя скорее могла иметь место на четвертом. Но в таком случае впереди должен быть в двадцати шагах второй подъем в третий горизонт.

— Ну, попробую, — сказал себе маркшейдер. — Пройду двадцать шагов, авось встречу лестницу.

Он отсчитал шаги и опять начал шарить, но никакой лестницы не было и здесь.

— Фу ты, гадость какая! — пробормотал бедняга, у которого мурашки забегали по спине при мысли, что он заблудился и не знает, где находится.

— Уж не забрел ли я грехом в старые работы! — пришла ему в голову совершенно несуразная мысль. — Тогда без огня и не выберешься никогда, а так и пропадешь с голоду или угодишь в какой-нибудь гезенк.

Он энергично отплевывался от этой мысли, как от дьявольского наваждения, воскликнув негромко:

— Тьфу, отвяжись ты, нечистая сила, тьфу, тьфу! — И остолбенел от страха. Ему почудилось, что где-то во мраке какой-то голос повторил:

— Тьфу, тьфу!

— Кто это тут? — прерывающимся голосом крикнул он.

— То тут! — ответил невидимый собеседник.

Кузьмин прислонился к крепи и схватился руками за голову. Мысли у него путались, и он готов был бежать сломя голову, рискуя споткнуться в темноте, свалиться в люк, только бы бежать прочь от этого места, от этого ужасного незнакомца.

Он старался успокоить себя мыслью, что это, наверно, китаец, убежавший от забоя и также заблудившийся, а теперь передразнивающий его. Но в глубине мозга поднималось дремавшее суеверие о нечистой силе, о горном духе, в которого он в здравом уме не верил, а теперь, пожалуй, готов был признать его существование. И эта дикая мысль, он чувствовал, могла при малейшем новом поводе разрастись, обратить его в паническое бегство и погубить.

— Глупости! — успокаивал он себя. — Никого здесь нет, вот сейчас все тихо, мне только показалось. Ну-ка, крикну еще раз!

— Эй, кто там стоит, китайса, что ли?!

— Тайса, что ли! — ответил голос.

— Стрелять я буду!

— Я буду!

— Да он повторяет только мои слова! — мелькнула мысль, заставившая сердце забиться сильнее от радости. — Это просто отдается от забоя; должно быть, забой близко, надо посмотреть.