В Бирюк - Приступ [СИ]

— Эт да. А как же жь иначе? Муж добрый, бывалый, смысленный. А тута мимо сопля така тоща вышагивает, нос задравши…

Вот поэтому я и повёл отряд не обжитыми местами, не по Десне, а Степью пустой, снегами заметённою.

— Об этом и речь. При попытке «нагинания» мой вой не то что право имеет, а обязан. Обидчика убить.

Дяка ошарашенно посмотрел на меня.

— Об этом я и толкую. Мне вашей крови не надобно. Так что… обскажи.

— Ты… эта… Боголюбский велел свары в лагере не творить. Казнить зачинщиков обещался.

— С Боголюбским — мне говорить. А тебе — с суздальскими. Лучше чтобы ваши к моим на три шага не подходили, в их сторону и не смотрели. Понял?

— Ну… О! Гля!

От дымящегося на холме Коптева конца нам навстречу, в мах по заснеженному склону, понеслась полусотня всадников.

— Наши. Северские. Погодьте тута.

Дяка выехал вперёд, поднял руку ладонью вперёд. Как вчера делал гридень Жиздора перед нами на дороге у Вишенок. Потолковав немного вернулся, показал рукой:

— Вона тама объедем. Под стенами худо. Очухались крамольники, стрелы кидают.

Присоединившийся к нам парень из чуть не напавшего на нас отряда восторженно рассказывал, как они ночью тихохонько подошли, тайком влезли…

— А там нету никого! Вот те хрест! Одни старики да убогие!

— А чего запалили, коли боя не было?

— А чтоб знали! Что наша взяла!

Мда… Логично.

— А чего ж не дожгли?

— Дык… снег же! Не разгорается! Почадит и погаснет.

И это верно.

Видимо, так чудесно спасся от пожара Печерский монастырь, как описано в летописи. Чудом милости божьей, истовой молитвой игумена Поликарпа. И общей мартовской сыростью.

Мы проехали чуть дальше, пахнуло чем-то особо противном… и до боли знакомым. За очередным подъёмом Сивко вдруг встал. Остановленный внезапным рывком поводьев.

Не сдержался.

Это же Гончары! Несколько под другим углом, но вид на «огороду Ярославову» мне знаком. Вон там должен быть тот яр, по которому я лошадь под уздцы тащил, а сзади бежала Юлька и, то крестилась и в землю кланялась, то подгоняла и в спину пихала.

Какие… родные места. Аж душе больно. Как давно это было, как много чего с тех пор случилось… А всего-то девять лет. Глупый, наглый, абсолютно бестолковый малёк, воображающий себя пупом земли, «зрячим среди слепых», слабенький после линьки, самоуверенно лез в гору, даже не представляя — что его там ожидает. Что его там будут продавать, холопить, мучить, трахать, учить, убивать… Что оттуда придётся убегать. Для удобства собственной смерти. Что спасительница моя, Юлька-лекарка, суетливая работорговка, там и останется.

Эх, Юлька… Добежала, успела. Теперь лежит-отдыхает. Вечно.

А не отдать ли мне последний долг своей спасительнице? В смысле: проведать могилку одинокую.

— Заедем.

В посаде были выбиты ворота в ограде, завалено несколько заборов, намусорено на улицах. Но ни серьёзного боя, как в соседних Кожемяках, ни вялого густого чёрного дыма, как в Коптевом конце — не было. Похоже, что основная масса населения сбежала отсюда ещё после боя на Серховице. Кожемяки — мужи здоровые да злые, уходить в город не схотели. Вот и бились с полоцкими да со жмудью. А здесь тихо-мирно овруческие — дружина Рюрика Стололаза, вошли в пустое селение и грабят оставшееся неторопливо.

Я объехал посад. Вот тут, у ворот, Фатима, изображая из себя торка с торчёнком, ругалась с местной стражей. Торчёнком был я, а она, на смеси русского и печенежского, объясняла стражникам: «Русский баб карош — белый, мягкий. Муж дома нет — баб горячий. Русский страж — дурак. Торк домой идёт — беда нет. Открывай. Нет открывай — беда, рубить буду».

Тогда открыли. А нынче воротины просто снесли. Порубили топорами и дёрнули. Видать, со стены никто и не вякал.

Вот и памятный двор. Мусор, черепки, печь гончарная брошенная. Я тогда с оттуда смотрел, с изнутри. Мы через неё вылезали. Фатима цыкала, заставила пить бормотуху какую-то. Для запаха. Я так тогда боялся… что меня как Юльку… Придавят. Отравят. Живьём закопают… Так боялся, что устал. И уже не боялся, а просто тупо, как бычок на привези, шёл на убой.

Не шёл — бежал. Подгоняемый моей охранницей, у которой мужская одежда, сабля на боку, имитация чужой гендерной и социальной роли, «запах свободы»… снесли крышу.

Одуревший подконвойный со сбрендившим конвоиром.

Пока Фатима со сторожами ругалась, я тогда по сторонам смотрел — как же от этих ворот до той хитрой печи заброшенной добраться? Чисто сам себя отвлекал. Чтобы не завыть от тоски безнадёжной. Вовсе не в смысле: останусь я живой, вернусь сюда, тут-то оно мне… Ни остаться в живых, ни, уж тем более, вернуться…

Человек предполагает. А судьба… поворачивается. Разными сторонами. Вот, довелось вновь на это место поглядеть. Сколь многое должно было случиться, всякого разного совпасть, чтобы я снова… полюбовался на эту печку брошенную.

Забавно, а она, вроде, не изменилось. У меня в жизни… всё совсем… А глина обожжённая как стояла так и стоит.

Вон там, слева, кусок, вроде, сверху вывалился. Тогда она ровнее была. Мусору добавилось: из под снега кадка сломанная выпирает. Свежего барахла подкинули. Тряпка валяется. То ли утиральник бывший, то ли портянка… Местные, судя по следам, к печке не ходят.

В каждой приличной крепости должен быть подземный ход. В Киеве их, наверняка, несколько. Но вывести внешний конец в брошенную гончарную печь… И я эту печку вижу. Интересно: а как там внутри? Может, засыпали-перекрыли?

— Господин воевода, ехать надоть. Князь ждёт. Сердиться будет.

— Хорошо, Дяка, поехали.

Ещё через полчаса мы въехали «в расположение объединённого штаба коалиции русских князей». Здоровенная усадьба какого-то боярина, чуть дальше ещё две поменьше, внизу, в лощинах, с сотню крестьянских изб в нескольких группах. Всё пространство набито суетящимися людьми, пешими и конными, ползущими возами, ругающимися обозниками.

— Ростовские пошли.

Дяка не помахал ручкой, даже не кивнул, хотя, наверняка, знает кого-то в проходящем отряде. Хмуро объяснил:

— Гонористые сильно. Ростов, де, Великий. В земле Залесской — первый город. Мы, де, княжеские исконно. А вы там — владимирские, лапотники, брысь с дороги. Или ещё чего обидного.

Мда… Ежели люди одного князя между собой так, то как же выглядит взаимодействие отрядов разных князей?

Я предполагал, что появление моего отряда не обойдётся без скандала, но не ожидал, что так скоро.

Подъехали к центральной усадьбе. Ворота настежь, но внутрь верхом нельзя. Коновязь внутри, а вдоль забора на сотню шагов в обе стороны в растоптанном, перекопытченном снегу стоят или сидят на корточках коноводы.

Дяка своим ещё на подъезде рукой махнул, они в сторону приняли, в деревню, где их отряд стоит. Подъехали к воротам, Дяка поздоровался со старшим воротников, кивнул в мою сторону: