Роберт Хайнлайн - Чужой в чужой земле

— Объяснения здесь не нужны — она прелестна!　

— И это вполне достаточное извинение, так же, как котята и бабочки. Но в ней есть и что-то большее. Она не совсем русалка, видишь? И не человек. Она сидит на берегу, где сама решила остаться… и вечно смотрит в море, всегда тоскующая по миру, который она оставила. Ты знаешь ее историю?　

— Ганс Кристиан Андерсен.　

— Да. Русалочка сидит в гавани Копенгагена — и она — это каждый, кто когда-либо сделал трудный выбор. Она ни о чем не жалеет, но ей нужно платить; за каждый выбор нужно платить. В ее случае плата — бесконечная тоска по дому. Ей никогда не удастся полностью стать человеком; когда она пользуется своими, столь дорогой ценой добытыми ногами, каждый шаг причиняет ей такую боль, словно она идет по ножам. Только не говори ему, что я так сказал.　

— Не скажу. Я лучше посмотрю на нее и стану думать о ножах.　

— Очаровательная малютка, не так ли? Почему бы тебе не уговорить ее лечь в постель? Она будет проворной, как тюлень и такой же скользкой.　

— Вот те на! Ты порочный старик, Джубал.　

— И с каждым годом становлюсь все порочней. Мы не станем больше рассматривать скульптуры. Обычно, я ограничиваю себя одной в день.　

— Годится. Я чувствую себя так, как-будто выпил три стакана виски подряд. Джубал, почему таких вещей не бывает там, где они просто должны попасться человеку на глаза?　

— Потому что мир спятил, а искусство всегда отражает дух своего времени. Роден умер, когда мир только начал сходить с ума. Его преемники заметили удивительные вещи, которые ему удалось сотворить со светом и тенью, с массой и композицией. И они скопировали эту часть. Но им не удалось увидеть, что мастер рассказывал истории, обнажавшие человеческое сердце. Они стали презирать живопись и скульптуру, рассказывающие истории и окрестили их «литературщиной». Все они ударились в абстракцию.　

Джубал пожал плечами.　

— Абстрактные композиции хороши для обоев или линолеума. Но искусство должно пробуждать жалость и вызывать ужас. Современные художники занимаются псевдо интеллектуальной мастурбацией. Творческое искусство — половой акт, в котором художник передает эмоции своей аудитории. Парни, не соизволившие или не сумевшие сделать это — теряют публику. Обычный человек не станет покупать «произведений искусства», оставляющих его равнодушным. Если же он платит, деньги выманивают у него налогами или еще каким-нибудь способом.　

— Джубал, я всегда удивлялся, почему мне наплевать на искусство. Я думал, у меня чего-то недостает.　

— М-м-м, нужно учиться понимать искусство. Но художник должен пользоваться языком, который можно понять. Большинство парней не хотят пользоваться языком, которому ты и я можем научиться; они скорее станут насмехаться, утверждая, будто мы-де «не смогли» понять, что они подразумевают. Если не вообще что-то. Неясность — убежище некомпетентности. Бэн, можешь ли ты назвать меня художником.　

— Что? Ты пишешь вполне прилично.　

— Спасибо. «Художник» — это слово, которого я избегаю по той же причине, по которой не люблю, когда меня величают «Доктор». Но я — художник. Большую часть, написанного мною стоит прочесть один раз… а может и ни одного, если человек знает ту малость, которую я хочу ему рассказать. Но я — честный художник. Написанное мною предназначено для того, чтобы дойти до покупателя и воздействовать на него, если возможно, жалостью и ужасом… или, по крайней мере, развлечь его в часы скуки. Я никогда не прячусь от него, прикрываясь своим особым языком, и не стану искать похвалы других писателей за «технику» и прочий вздор. Я хочу похвалы от покупателя наличными, потому что я добрался до него — или мне ничего не нужно. Поддерживать искусство — merde [31] Merde! (франц.) — дерьмо. ! Поддерживаемый правительством художник — бездарная проститутка! Черт побери, ты задел меня за живое. Налей себе и расскажи, что тебя беспокоит.　

— Джубал, я несчастлив.　

— И это новость?　

— У меня целая куча свежих новостей — Бэн нахмурился — Не уверен, хочу ли я говорить о них.　

— Тогда послушай о моих неприятностях.　

— У тебя неприятности? Джубал, я думал, ты единственный человек, способный их избежать.　

— Х-м-м, нужно когда-нибудь рассказать тебе о моей супружеской жизни. У меня неприятности. Дюк ушел — или ты уже знаешь?　

— Знаю.　

— Лэрри хороший садовник, но приспособления, обслуживающие этот вигвам, разваливаются на куски. Хорошие механики попадаются не так уж часто. А подходящих этому семейству почти не существует. Я целиком завишу от мастеров, ремонтников, а каждый их визит — такое беспокойство. Все они так и норовят что-нибудь спереть, а большинство из них не　

может не пораниться, взяв в руки отвертку. Я тоже не умею ей пользоваться, так что я целиком в их власти.　

— Сердце мое болит за тебя, Джубал.　

— Твоя ирония неуместна. Механики и садовники — удобны, секретари — необходимы. Две из моих — беременны, одна выходит замуж.　

Вид у Кэкстона был ошеломленный. Джубал проворчал:　

— Ох, я не собираюсь рассказывать тебе сказки. Они обиделись из-за того, что я привел тебя сюда, не дав им времени похвастаться. Не лишай их удовольствия и удивись, когда они скажут тебе об этом. 　

— Гм, и которая из них выходит замуж?　

— Разве не ясно? Счастливый жених — красноречивый беженец от песчаной бури, наш уважаемый брат по воде, Стинки Махмуд. Я сказал ему, что всякий раз, когда они будут в этой стране, они могут жить здесь. Ублюдок засмеялся и напомнил, что я уже пригласил его, и очень давно — Джубал хмыкнул — Будет совсем неплохо, если он останется. Я смогу подбросить ей какую-нибудь работу.　

— Наверное, сможешь. Она любит работать. Так две другие беременны?　

— Куда уж больше. Я начал освежать свои знания в акушерстве, после того, как они решили рожать дома. Что за неразбериху внесут дети в мою работу! А почему ты решил, что ни один из вздувшихся животиков не принадлежит невесте?　

— Что ж, я полагал, Стинки более традиционен… или более осторожен.　

— Стинки не имеет права голоса. Бэн, за все годы, пока я пытался проследить извилины их маленьких хитрых мозгов, единственное, чему я научился: если девочка забеременела, значит она забеременела. И мужчине остается только смириться с неизбежным.　

— Хорошо, та, которая выходит замуж, беременна… и ты, кажется, считаешь Доркас будущей новобрачной. Арабский учит Мириам.　

— Что?! Ах, я слепой болван!　

— Очевидно.　

— Но Мириам всегда нападала на Стинки.　

— И они еще доверили тебе газетную колонку. Ты когда-нибудь наблюдал за группой шестиклассников?　

— Да, но Доркас разве что только не танцевала перед ним голой.