Генри Олди - Один плюс один

Начнем? Нет, не начнем. Ботинок жалко, а главное, незачем глаза прятать. И скромничать, оправдание себе и книге искать, тоже незачем. Нет причины. Иначе попробуем.

На меня бросается что-то черно-рыже-полосатое. Прямо перед собой я вижу усатую морду и оскаленные клыки. Тигр! Палец сам жмет на спуск. В то же мгновение меня сбивает с ног. Я стреляю еще и еще раз. Оскаленная морда плывет перед глазами…

Вот это уже ближе к истине!

Харьковский писатель Дмитрий Громов издавался до обидного мало. Немногочисленные публикации в прессе и сборниках, повесть в серии «Нить времен». Все! И только сейчас появилась возможность издать его сольную книгу. А между тем, самый ранний из рассказов данного сборника написан еще в 1980 году, четверть века назад. Грустно даже.

Знающие люди пояснят это просто. Уже много лет Дмитрий Громов работает в соавторстве с Олегом Ладыженским, а уж вещи Олди издаются и переиздаются более чем регулярно. Писатель Дмитрий Громов — прошлое, пусть ностальгически-приятное, стильное, но все-таки прошлое. Посему эту книгу все-таки придется оценивать именно как росток, точнее, один из ростков будущего Древа Олди. Том раннего творчества одного из соавторов, обычное дело!

Это не совсем так. И даже совсем не так.

Даже если просто изучить даты, проставленные аккуратным автором под произведениями, мы увидим, что многие из них были закончены (доработаны) не в легендарные 80-е, а в середине 1990-х. Это уже новейшее время, наша эпоха — и, между прочим, эпоха, когда тандем Олди работал в полную силу. Повесть же «Путь проклятых» закончена, по сути, только в 1999 году. Таким образом, перед нами не проба пера начинающего автора, а творчество достаточно известного писателя. Но даже не хронология главное. Дмитрий Громов, как один из авторов «тандема» Олди и Дмитрий Громов-соло — разные писатели. Не рискну сказать «очень» — но все-таки разные.

Удивляться нечему. Соавторство — не арифметическая сумма двух авторов, а сложнейший синтез. Поэтому Громова-соавтора и Громова-автора можно и нужно сравнивать, но ни в коем случае нельзя отождествлять. Так что отбросим эпитеты «ранний» и «начинающий», сотрем с физиономии снисходительную мину. Есть писатель-фантаст Дмитрий Громов. Есть его творчество.

Об этом и поговорим.

Начнем с пространства.

Действие художественного произведения всегда происходит где-то, и это «где-то» весьма показательно. Одной из основных перемен, произошедших в отечественной фантастике после рубежного 1991-го, стало принципиальное изменение именно пространственных параметров. Это видно даже невооруженным глазом, но если подойти тщательно, сравнить место действия повестей и рассказов «советской» и нынешней фантастики, то различие станет еще более разительным. Но — не станем спешить с выводами, ведь речь сейчас не о фантастике «вообще», а о Дмитрии Громове.

Сначала о рассказах, поскольку они хронологически предшествуют повести. Что мы видим? Основные пространственные сегменты включают в себя:

1. «Нашу» современную действительность, прописанную самыми общими чертами, почти без конкретики («Ангел-Хранитель», «Ничей дом»).

2. Еще более условный «Запад», где «ихними» являются разве что имена и марки машин («Скользкий поворот», «Ступень»).

3. Абсолютно более условный космический мир будущего, причем не в ефремовско-стругацком, а во вполне «западном» варианте («Ограничение», «Холод», «Координаты смерти»).

Иногда эти миры демократично совмещаются («Уничтоженный рай», «Он не вернется»), но по-прежнему остаются самими собой. Исключения есть. Скажем, в любимой авторской новелле (Дмитрий Громов возвращался к ней пять раз!) «Разорванный круг» имеется в виду вроде бы Индия, но очень уж условная Индия, в которой собственно индийской является только фауна. И то исключительно в тигрином облике. Но о тиграх потом — и подробнее, пока же можно констатировать, что пространство рассказов — это хорошо известное нам пространство «старой доброй» советской фантастики. Конечно, не в полной мере и не абсолютно. В «нашей» действительности, которой по «старым» канонам положено быть уютной и доброй, появляются «нехорошие» спекулянты и даже бандиты («Монстр»). Да и «золотая» молодежь не слишком походит на граждан социалистического общества («Уничтоженный рай»), но в главном тенденция остается. И тут мы видим первое принципиальное отличие Дмитрия Громова от Громова — соавтора Олди. Даже доказывать не стоит: «пространство Олди» абсолютно иное. В этом смысле «миры» Дмитрия Громова куда более соотносятся с «мирами» его старшего современника Бориса Штерна (Штерна до «Эфиопа»), где мы можем увидеть практически то же самое. «Пространственно» Дмитрий Громов весьма традиционен. Это не в плюс и не в минус, ибо пространство — только сцена, на которую автор выпускает своих персонажей. Но и сцена о многом говорит.

Столь же традиционно время. Как и в большинстве произведений «старой доброй» фантастики практически отсутствует Прошлое. Есть Настоящее, опять-таки очень условное, с едва намеченными приметами (скажем, рок-музыка), есть условное, «обозначенное» Будущее. Как видим, и тут — дань традиции. Незачем подчеркивать, насколько это разнится с историко-мифологическим Временем Генри Лайона Олди!

Интересная особенность, характерная именно для «старой» фантастики. В случае, когда речь идет о Настоящем, место действия практически всегда неконкретно. Абстрактный город, абстрактный поселок, столь же абстрактная железнодорожная станция. Если вспомнить тщательно прописанные реалии из произведений Олди, сразу становится ясно: дело не в умении или неумении конкретизировать Пространство. Громову-соавтору такое вполне по плечу, но главное — это нужно. Громову-автору конкретика не требуется, его сцена — аскетична, почти лишена деталей.

Таким образом, пространственно-временной континуум Дмитрия Громова и традиционен, и оригинален. Громов-автор, в отличие от Громова-соавтора, предпочитает классические декорации.

Несколько иное мы видим в повести «Путь проклятых», завершенной почти на рубеже веков. Но и здесь реалии весьма условны. «Новейшее время» с его особенностями и приметами лишь обозначено. Вновь декорации, причем весьма абстрактные.

Отчего так? Если мы наблюдаем повторяемость приема, случайность, конечно же, отпадает. Остается подумать о задаче.

Та фантастика, которую мы теперь считаем «старой», порой привычно добавляя «советской», сложилась не в 20-е и не в 40-е годы прошлого века. Тогда от фантастики требовали прежде всего «научности», понимаемой обычно в узкотехническом аспекте. Утопии по вполне объективным причинам быстро сошли на нет (исключения весьма и весьма редки), и на долю фантастов осталось главным образом описание изобретений и открытий — опять-таки, прежде всего в техническом плане. Об этом писали не только бездари и конъюнктурщики; достаточно вспомнить ранние рассказы Ефремова. Многое из этой «научно-технической» фантастики и сейчас читается с немалым интересом, но… Но само направление выдохлось достаточно быстро. Уже в 1950-е годы на смену повестям и рассказам о Генераторах Чудес и тополе быстрорастущем пришли возрожденная Утопия и вечная Притча.