Генри Олди - Один плюс один

Однако Утопия, которая, казалось бы, и должна была стать магистральным направлением в фантастике, осталась явлением по сути маргинальным. Великое Кольцо Ефремова и Мир Полдня Стругацких лишь оттенили нежизненность остальных произведений такого рода. Уж больно несоотносимы были официально заявленные параметры Будущего и художественная правда.

Утопия исчезла. Осталась Притча. Именно притчами были самые известные произведения нашей фантастики 60—70-х годов. И не только нашей. Притчами были и лучшие из книг зарубежных авторов, издававшихся (и переводившихся) в те годы. А для Притчи конкретика не просто излишня, она даже вредна. Отсюда аскетичность сцены, условность декораций. Отсюда и обязательные «маски» на лицах героев. Сейчас можно сетовать на слабую индивидуализацию персонажей «старой доброй» фантастики, но в таком сетовании — явное непонимание. Герои Притчи в таком просто не нуждаются.

Можно, конечно, оспорить. По большому, «гамбургскому» счету притчей является всякое художественное произведение — и «Потерянный рай» Мильтона, и даже бессмертная «Курочка Ряба». Отчего же фантастике такое преимущество? Из любого текста можно вывести определенную мораль, значит…

Да, значит. Но с фантастикой случай все-таки особый, ибо кроме категорий Пространства и Времени, не менее важен и объект , так сказать, точка приложения сил. И в самом деле, что именно исследовала и отображала та самая «старая добрая» фантастика?

Научно-техническая направленность осталась в прошлом. Утопия не привилась. Изучать современное общество (или его аналоги в реальном прошлом) фантастика практически не пыталась — для такого фантастический метод не требуется. А что осталось? Человек? Да, конечно, человек, люди, человечество. Но о людях писала и пишет «серьезная» литература, зачем же фантастам стараться? А затем, что писать о Человеке можно по-разному. «Серьезная» литература, сильная прежде всего своим психологизмом, рассматривает личность в конкретных, вполне реальных обстоятельствах. Условно говоря, ее авторы «передвигают» героев по игральной доске, наблюдая за их трансформацией. Не то у фантастов. Сам фантастический метод подсказывает совершенно иные правила игры: авторы трансформируют и деформируют игральную доску, те самые, созданные ими «миры», заставляя героев реагировать в полную силу. А ведь это и есть Притча, практически в чистом виде. Некий человек в неких обстоятельствах… Отсюда и маски на лицах героев, и кажущееся отсутствие психологических глубин, и условность, «пунктирность» создаваемых «миров». Притче, повторюсь, не требуется тщательной прорисовки, иначе она перестает быть сама собой.

Об этом и писали фантасты в те, уже давние годы. Потом все стало меняться, Громов-соавтор, Громов-Олди сделал следующий шаг: от Притчи к Мифу. Место «пунктира» и маски заняли тщательно проработанные реалии, «миры» начали одеваться плотью. Но Громов-автор не спешил, его вполне устраивали привычные и традиционные Пространство, Время и Люди фантастики.

Итак, фантаст Дмитрий Громов в полной мере может считаться фантастом «старой» школы, той последней ее волны, которая вынесла на поверхность Бориса Штерна и Успенского. Даже тигры, те самые тигры, о которых так много пишет автор, и те…

Впрочем, о них, светлогорящих, в свой черед. Не станем спешить, а то спугнем.

Рассказы представлены небольшими циклами. Авторское ви́дение всегда отличается от читательского, поэтому не всегда можно с полной уверенностью определить принцип их построения. Но попытаться можно и нужно. Скажем, цикл первый — «Ангел-Хранитель» — притчи в самом чистом, кристальном виде. Более того, притчи, основанные не на пресловутых «общечеловеческих» воззрениях, а на серьезной религиозной догматике. Странно? Как сказать, Клайв Льюис тоже считался (и считал себя) фантастом.

Главный дар, доставшийся Человеку от Творца, — свобода воли. В этом, и именно в этом Человек — образ и подобие Его. Не кукла, не марионетка на невидимых помочах. Ему самому выбирать, самому прокладывать путь. И отвечать — тоже самому. С одной стороны — приятно, даже душу греет. Но с другой — опасно, очень опасно. И возникает порой мыслишка: помог бы кто, подсказал…

Вот и помог («Ангел-Хранитель»). Угнездился в черепе Внутренний Голос и принялся давать добрые советы. Добрые-добрые, правильные-правильные… Да так, что очень скоро герою пришлось делать выбор: остаться человеком или успешно превратиться в персонаж из театра Карабаса-Барабаса. Правда, Карабас-Барабас попался добрый, почему бы не согласиться? А то, что от этой доброты и от этой правильности другие пострадают, так что за беда? Ведь жизнь — она одна, единственная.

Притча — притча о выборе. Стать деревянненьким Буратиной на веревочках — или шагнуть под вылетевшие из-за угла синие «Жигули». Каждый выбирает по себе.

Остальные рассказы цикла — о том же, только выбор разный. Человек должен верить в себя, не бояться, и тогда раскрепощенная мысль и свободная воля унесут его на край Вселенной — и позволят вернуться («Ограничение»). Человек должен прожить свою жизнь, а не сдаваться в плен, дабы оказаться интернированным в очередном искусственном Раю («Уничтоженный рай»). Иное дело, рай, сконструированный злодеями с далекой планеты Серал, какой-то ущербный, непривлекательный. Но это для главного героя он такой, другие же охотно делают последний шаг — и застывают мраморными Лаокоонами. И не только на чужой планете, на родной Земле тоже. В том и беда, в том-то и опасность. Поэтому самое время перевести регулятор дезинтегратора на разряд полной мощности…

«Старую, добрую» фантастику (в первую очередь, конечно, «ихнюю») часто обвиняли в «стрелковом» уклоне. Бластеры, те же дезинтеграторы, лазеры всякие… Все это верно, но что делать? Чем и как противостоять ? Ревнители морали-нравственности не замечали, что в самой «правильной» нашей фантастике (той, что про тополь быстрорастущий) ситуация почти аналогична. Герои с горящими от энтузиазма глазами тоже ведут борьбу, но — и в этом разница — не своим руками, а с помощью вовремя появившихся сотрудников из соответствующих ведомств, которые и достают из кобуры упомянутые бластеры. Так что честнее, в конце концов? Свистеть галактическому патрулю — или самому перевести регулятор дезинтегратора? Тем более если на раздумье и времени-то не остается. Впрочем, альтернатива тоже есть — «Воин» его девушку подонок тянет в подворотню, а он… «По щекам его текли слезы» . Литературоведам-извращенцам, помешавшимся на Достоевском, такое определенно по душе. Но не нормальным же людям! И незачем в тысячный раз повторять фразу о необходимости подставлять вторую щеку. Тот, Кто сие сказал, в случае упомянутой необходимости брал в руку бич и шел вполне «реально» разбираться — один на толпу. Так что нечего! А кто именно в этой толпе — храмовый торговец или пришелец-экспериментатор, ставящий опыт над безвинными сапиенсами, не принципиально. «В следующее мгновение безжалостный удар проломил ему череп» . Именно. И не надо про слезу ребенка, осточертело!