Лев Долгопольский - Прошедшие лабиринт [СИ]

— Ну как? — спросил он, присаживаясь. — Говорил же, все будет сделано с умом.

Прохоров усмехнулся. Такое мальчишество, конечно же, не поощрялось, но и не осуждалось тоже. Обычно, если обходилось без вызова милиции, Координаторы смотрели на такие шалости сквозь пальцы — пускай молодежь порезвится…

Долгунцов был в восторге от своей шутки.

— Да уж, дама с собачкой! — хохотал он.

Прохоров решил воспользоваться паузой:

— Ты Метрессу помнишь? — спросил он.

— Метрессу? — переспросил Долгунцов.

— Ну да, нашу школьную Метрессу, помнишь?

— Нет, — ответил Долгунцов. — Не знаю такой.

— Разве? — удивился Прохоров. — Постой, сколько же тебе лет? Двадцать шесть?

— Двадцать восемь.

— Не может быть! Она, выпустив нас, уехала, говорили, что в Сочи, но ты, может быть, еще застал ее?

— Не застал, — настаивал Долгунцов. — Даже старшие ребята ничего мне о ней не рассказывали.

— Значит, я ошибся, — заключил Прохоров, пододвигая к себе кружку.

Тем не менее мысли о Метрессе не покидали его ни на минуту. В том, что в квартире Меренкова ему встретилась именно она, Прохоров больше не сомневался. Может быть, потому она и приехала, что ситуация выходит из-под контроля, и усилий таких, как он и Долгунцов, здесь не хватит? Уж если Долгунцов смог догадаться, что какой-то другой Гипнотик строит ему козни, то о Метрессе в таком случае и говорить нечего. Не об этом ли шла речь в том докладе, который он вчера передал в аналитический отдел? В таком случае нет ничего удивительного в том, что Метресса не позволила ему самому ознакомиться с текстом доклада. Ведь парацельсий он прозевал, крыс прозевал, Гипнотика этого, который Долгунцову противодействовал, тоже не заметил… Да, недоверие Метрессы вполне объяснимо. Хорошо еще, что она не заподозрила его в намеренном саботаже.

— Ты смотри, какая девушка! — сказал вдруг Долгунцов.

Прохоров усмехнулся, пожав плечами, мол, делать тебе больше нечего…

— Ну ты даешь, — не унимался Долгунцов. — Наблюдатель, а таких девушек не замечаешь. Да вот же она, смотри!

То была Валечка Шульгина. Она шла по тропинке, легко и задорно, держа в руке какую-то книжку. Улыбка на очаровательном личике, яркое майское солнце и легкое белое платьице с сиреневыми цветочками совсем преобразили Валечку, и даже Прохоров не сразу признал в ней свою сослуживицу — эта премилая миниатюрная брюнеточка была больше похожа на студентку, чем на научную сотрудницу.

— Из твоего института? — осведомился Долгунцов.

Прохоров кивнул.

— Сейчас она подойдет, поздоровается, — зашептал Долгунцов. — А ты не робей, представь меня ей. Cкажи, приятель из Москвы, Долгунцов, Григорий Павлович.

— Для Вас — просто Гриша! — галантно поклонился Валечке Долгунцов…

Настя не отвечала на телефонные вызовы. Ее постоянно не было в общежитии. Подруги — Зина и Ира — высунувшись в щелку чуть приоткрытой двери, убедительно врали, что Настя только что ушла, но вернется не скоро, потому что фильм двухсерийный, или выкинули треску, и ждать не стоит, но если что передать надо, то они непременно… Но суббота! Суббота — совсем другое дело. В субботу у Насти дежурство, значит, она весь день будет в больнице и вечером, когда посетителей уже выгонят прочь, останется одна у себя в отделении.

Сергей проник в больницу за час до конца приема посетителей (а позже кто бы его пустил?), позорно прятался в туалете, ожидая, пока все визитеры разойдутся и здание утихнет, и только тогда побрел в так хорошо знакомый ему коридор.

Настя успела ликвидировать беспорядок, который вечно оставляли за собой приходящие, разнесла лекарства, утихомирила женскую палату (горячо обсуждался вопрос, женат ли Хазанов), умело и привычно перенаправила в футбольное русло пыл выздоравливающих мужиков (Блохин уже не тот, что в прошлом сезоне), отобрала сигареты у двух изнывающих от табачной ломки курильщиков, и теперь спокойно заносила в дневную сводку температуру и жалобы. А думала она, что, может быть, и зря так решительно отказалась расписываться. Ну и что, что истинная причина Сережиного предложения была смешной до несуразности? Важен ведь результат. Мама его как приехала, так и уедет. А они уже больше двух лет как знакомы, а Сергей все ни рыба, ни мясо, так недолго и помереть в девках…

Первой ее реакцией при виде Сергея было удивление. Потому что в руках он мял… букет цветов. На вид она сразу определила, что букетик — дешевый и что цветы полузавяли, но… это были цветы!

— Настя, это тебе! — и Меренков протянул девушке букет.

— Сережа, что с тобой? Ты никогда не дарил мне цветов. Спасибо!

— Сам не знаю. Вот, решил вдруг…

Помолчали.

— Арон Израилевич видел энцефалограмму?

— Видел. Только она пропала. Он сначала сказал, что все в порядке, никакой патологии, а потом хотел еще раз посмотреть, повнимательнее, а энцефалограмма пропала. Он даже спрашивал, нельзя ли еще раз снять?

— Надо попробовать. Это опять к Вяльцевым идти… А центрифуга у вас есть?

— В нашем отделении точно нет. У кардиологов, может быть? Или в морге?

Опять помолчали. Сергей наконец решился приступить к главному:

— Настя, ты… это… извини меня за последний раз. Ну… что я тебе предложил расписаться… по маминой просьбе…

— Что, мама раздумала? — не съехидничать было невозможно.

— Да. Она и так купила… Теперь больше не надо.

Ее собеседник был настолько смешон, что Настя даже рассердиться не смогла. Но раз решила, что тянуть кота за хвост не следует, а надо брать быка за рога, то….

— Сережа, мама решила что тебе надо жениться, мама решила, что не надо жениться — это замечательно, что ты такой послушный сын. Но сам-то ты как думаешь, ты сам чего хочешь?

Сергей не вскочил, не закричал и не убежал. Но медленно встал, пробормотал, что пора, и подавленно ушел. Настя перевела дух — неужели удалось?

Придя домой, уже поздним вечером, Сергей обнаружил новый сюрприз. На письменном столе, рядом с расчехленным «Унисом», лежала напечатанная страничка. Буквы были едва видны, как будто по клавишам стучали еле-еле. Начинался текст:

«Мне всегда хотелось узнать, кто были мои родители. Но первое, что я помню, — пустая большая комната за прутьями решетки и скучно-бубнящий голос из-за стены. Сейчас я понимаю, что то было радио…»

Мама уселась воспоминания писать? Откуда тогда решетка?

— Ничего! Опять ничего не получается! Я осел и тупица!

Пробирка выпала и покатилась по столу, Серж Терьен устало откинулся в кресле, прикрыл глаза ладонями. Он ведь уже не так молод, чтобы сутками сидеть в лаборатории, он давно не мальчишка, которому надо срочно прорваться вперед, у него же немалые заслуги, публикации, студенты… Правда, основной его результат последних лет ни заслугой, ни успехом на самом деле не является — но Сержу не в чем себя упрекнуть, он сделал это вовсе не ради славы и не ради собственной выгоды — какая уж тут выгода, просто не было другого пути, теперь, когда все, когда само существование Общества находится под угрозой…