Лев Долгопольский - Прошедшие лабиринт [СИ]

А ведь еще совсем недавно это казалось ерундой. Да, способ получения парацельсия за 400 с лишним лет не изменился — ну и что? Да, синтез требует нескольких недель, и реактивы — если можно лягушачью икру и сушеных пауков назвать реактивами — весьма архаичны, да и аппаратура в основном используется все та же, древняя аппаратура алхимической лаборатории — но не так уж много нужно этого вещества, и таких смехотворных «производственных мощностей» вполне хватает… До недавнего времени хватало.

Первый звоночек прозвенел во время войны, когда шальной бомбардировщик подчистую уничтожил и зальцбургскую лабораторию, и 70 % мирового запаса парацельсия, и 50 % сырья. Это было неприятно, даже очень неприятно, это потребовало расходов — но ничего по-настоящему ужасного не случилось, тем более что зальцбургскую лабораторию все равно собирались закрывать — слишком беспокойно становилось в Европе. За прошедшие 30 лет пришлось закрыть и новую лабораторию в Южной Каролине, и две других — выяснилось, что успешному производству угрожает все, начиная от колебаний почвы, производимых ближайшей автострадой, и кончая трудностями получения экологически чистого сырья.

Кое-что делалось и раньше, 2–3 ингредиента — из двух десятков — были заменены на чистые химические вещества, 2–3 операции стали чуточку эффективнее. Терьен был одним из химиков, которые последние 15 лет работали над четко поставленной задачей — перевести синтез парацельсия полностью на современные рельсы. Задача казалась довольно простой — состав парацельсия известен, компоненты, извлекаемые из всех этих засушенных пауков, вычислены сто лет назад, реакции очевидны — садись и делай. Однако синтез не шел. Почему-то мутная жижа, состоящая из сухой травы и останков животных, замечательно проходила все стадии процесса — а чистые химические вещества, из той же, в сущности, травы и прочей дряни извлеченные, то распадались в самый неподходящий момент, то вступали в непредусмотренные химические реакции.

В конце концов Посвященными было принято решение об отчаянном шаге — опубликовать слегка измененную и упрощенную формулу парацельсия, в надежде, что кто-нибудь сможет решить хотя бы часть возникающих при синтезе проблем. «Предсказанному» Терьеном веществу дали звучное название «брейнорин», он действительно должен был обладать кое-какими из свойств парацельсия — но, конечно, не всеми, и, безусловно, не главным…

Риск все равно был огромен! А если кто-нибудь пойдет дальше, найдет несообразности в опубликованных Терьеном рассуждениях, или вместо того, чтобы заняться — как предполагалось — исключительно синтезом «чужого» вещества, решит разобраться с теорией? Строго говоря, никакой настоящей теории парацельсия не существовало, хотя Общество и занималось кое-какими экспериментами, но даже все возможные модификации парацельсия не были известны. Истинный парацельсий — зернистую бурую субстанцию — невозможно было ни с чем перепутать, а при определенных условиях — и это очередная загадка, ну какой же ученый в наше время всерьез станет говорить о фазах Луны и расположении звезд! — при определенных условиях зерна начинали слипаться, так что становились легко различимы невооруженным глазом, и тогда… Но, впрочем, «эрзац-парацельсий», именуемый брейнорином, никаких сколько-нибудь заметных зерен содержать вообще не должен был, и вырасти из него ничего не могло… и все-таки необходимо было исключить любые случайности.

Поэтому все исследования в данном направлении по всему миру сразу же были поставлены под контроль. Пресекать ненужные отклонения… Если бы эти недоумки из Небраски не перестарались! Теперь, конечно, точно никто никогда не узнает, но чутье — а недаром же Терьен был Прогностиком! — подсказывало Сержу, что индуса с непроизносимым именем ожидал успех.

Собственно, американцы ни в чем не виноваты. Они-то занимались тем, чем испокон веков занималось Общество и что являлось его основной задачей по мнению тысяч рядовых членов: препятствовали получению парацельсия. Или любой его модификации. И поэтому потребовалось их самих подвергнуть внушению — а внушить что-то парацельсику, тем более Гипнотику — а без Гипнотиков в таком деле не обойтись — ох, как не просто. Конечно, среди Посвященных — специалисты только высшего класса, но и на старуху бывает проруха, и тот, кто занимался обработкой рядовых Гипнотиков, что-то где-то недоучел…

— Профессор! Господин Терьен! С вами все в порядке?

Серж резко поднял голову:

— А? Что? Это вы, Жени? Спасибо, все в порядке, глаза болят… А что вы здесь делаете?

Лаборантка не удивилась:

— Еще бы у вас не болели глаза — опять всю ночь просидели. А я, вообще-то, на работу пришла. Сейчас кофе сварю.

— Да, конечно… Спасибо… И уберите все это, — он махнул рукой на лабораторный стол.

— И знаете, — добавил он чуть позже, допивая принесенный лаборанткой кофе, — сегодня лекций нет, пойду-ка я, пожалуй, домой. Доклад еще писать… А вы приготовьте вот это — как обычно — и по этому списку тоже…

Доклад действительно надо было готовить, и серьезно. Через неделю здесь, в Париже, международная конференция; одна из секций, по биологически активным веществам, имеет самое непосредственное отношение к брейнорину, а еще ничего не решено. Что сообщать про брейнорин, давать ли новые «прогнозы», с кем следует провести приватные беседы… Конференция будет весьма представительной, будут русские. Русские… То, что они приглашены, Серж знал давным-давно, и это его не слишком интересовало — от советских ученых вряд ли стоило ожидать каких-то прорывов — но в последнее время мысли о России почему-то не давали ему покоя. Что же его так взволновали эти русские? Не сработало ли тут чутье Прогностика?

Утром Антон немалым усилием воли запихал себя в турбазовский автобус и тот, пыхтя и стреляя синим дымом, потащился в аэропорт. С каждым выхлопным пыхом (Антон сидел на задней скамье) он чувствовал, как растет, увеличивается, густеет расстояние между ним и Людой. Если бы неделю назад ему кто-нибудь сказал, что есть на свете женщина, способная произвести на него такое впечатление, Антон только рассмеялся бы в ответ. Чего такого он, взрослый человек, только что успешно разведшийся, количество затянувшихся и не очень романов давно перевалило на второй десяток, еще не понимал в Евиных дочерях? А вот, пожалуйста, втюрился. А как еще иначе это назвать, если, словно впервые влюбленного пионера, его тянуло и тянуло в сторону Люды? Совсем как капитана Гаттераса к Северному полюсу.

Странность состояла еще и в том, что с Людой он уже был знаком раньше — встречались в феврале у Меренкова на его дне рождения. И никакого внимания на Люду тогда не обратилось. Конечно, она была женщиной Сергея и все такое, но даже и интереса никакого не возникло. И вот на тебе! Как будто его чем-то опоили.