Алексей Кудашев - Ледяной остров

На обратном пути Ольга свернула к порту и вышла из машины. Среди множества кораблей выделялся большой теплоход с белоснежными надстройками. На черном борту корабля саженными буквами было написано: «Океан». Теплоход не был загружен, и ватерлиния находилась высоко над водой, отчего «Океан» казался еще больше.

— Красавец ты мой! — прошептала Ольга, любуясь большим красивым кораблем.

Прошла неделя. Трофимова пригласил к себе Винокуров.

— Работами вашего треста, — начал капитан, — и особенно опытами Кирилловой снова интересуются представители одной страны. Надо будет сделать все, чтобы их попытки так и остались лишь попытками.

— К материалам последних опытов имеют допуск только Кириллова, Березина и инженер Ахундов.

— Против этого состава возражений нет. А как насчет проектного отдела?

— Что вы имеете в виду?

— Хранение материалов.

— На ночь все сдается. Ну, а днем все нужное для работы лежит у исполнителей.

Когда Трофимов ушел, к Винокурову зашел Мамедов.

— Ну, ознакомились? — Капитан взял из рук лейтенанта папку. — И что вы теперь скажете?

— Ошибся я, поторопился с выводами…

— Выходит, ошиблись. А он, Курт Краузе, живет и здравствует. И где-то, должно быть, совсем рядом.

Квартира профессора Дубравина в этот тихий августовский вечер была похожа на цветочный магазин. Все вазы, кувшины, банки, графины, кастрюли, в которые можно было поставить цветы, были заполнены букетами роз, олеандр, гладиолусов, астр, георгинов.

Цветы стояли в передней, в гостиной, в библиотеке, в спальне, в кухне и даже в ванной комнате. Исключение составлял лишь рабочий кабинет профессора, где стояло всего два букета. Зато здесь было господство трубок. Если цветы приносили главным образом женщины, то трубки входили в дом в качестве мужских подарков: профессору Дубравину исполнилось семьдесят лет.

Празднично одетая жена профессора Елена Николаевна и сам профессор, веселые и суетливые, принимали поздравления гостей, знакомили их с приехавшими из Ленинграда сыном и невесткой.

Алексей Петрович к этому торжественному дню установил в квартире Дубравина искусственное охлаждение, и в комнатах царила приятная прохлада. Когда же гости просили открыть секрет, профессор недоуменно разводил руками.

Поздравить юбиляра собралось много народу. Хозяева пока не приглашали гостей к столу, так как ждали еще нескольких человек.

Гости группировались вокруг весельчаков и рассказчиков. Николай Дмитриевич ходил от группы к группе, шутил и отвечал на остроты. Елена Николаевна хлопотала по дому, появляясь то в одной, то в другой комнате. Оба они, однако, успевали заметить каждого вновь появившегося гостя.

Сын профессора, Виктор Николаевич, и его жена Люся, окруженные группой гостей, что-то весело наперебой рассказывали и от души смеялись, когда смеялись их слушатели.

Их девятилетний сынишка суетился среди гостей, польщенный вниманием, которое они ему оказывали.

В девять вечера появился Иван Николаевич Воронин. Большой и шумный, он внес своей веселостью и шутками такое оживление, что громкий заразительный смех перекатывался следом за ним из комнаты в комнату. Обойдя все комнаты и поздоровавшись со всеми гостями, он вернулся в гостиную.

— Елена Николаевна, — обратился Воронин к хозяйке дома, сидевшей в обществе его жены и Надежды Ивановны Трофимовой, — заглянул я сейчас в одно запретное место и вижу: нам предстоит сегодня много поработать. Боюсь, унесут ли нас обратно ноги.

Все рассмеялись, и как бы в ответ на эту шутку в передней колокольчиком рассыпался девичий смех.

— О! Так может смеяться только Таня Березина, — сказал Воронин. — Так и есть!

— Ну да, это я, Иван Николаевич, — вбежала в комнату смеющаяся девушка.

Вместе с Таней вошли Ольга Кириллова и палеонтолог Костерин.

Не сдержав душившего ее смеха, Таня крикнула: «Ой, не могу!» — и засмеялась еще более заразительно. Присутствовавшие, глядя на девушку, не выдержали и тоже расхохотались.

Когда взрыв смеха стих, Воронин спросил Березину:

— Над чем же вы, Таня, так смеялись?

— Это она надо мной, стариком, потешается, — сказал Костерин. — Был со мной в жизни один веселый случай.

— Расскажите, Афанасий Евграфович, — попросил Воронин старого палеонтолога.

— Расскажите!

— И нам интересно послушать.

— Просим, Афанасий Евграфович!

Старик, очевидно, не прочь был рассказать присутствовавшим случай, над которым так весело смеялась Та уня, и уже стал усаживаться на предложенный стул.

— О, нет! — сказала Таня. — Вы, Афанасий Евграфович, обязательно утаите самое интересное. Лучше я сама.

— Давай, Таня, начинай.

— Сейчас, только дайте поздравить Николая Дмитриевича, — она передала корзину с цветами Кирилловой, крепко пожала руку профессору и неожиданно для всех поцеловала его в щеку. — Желаю вам, Николай Дмитриевич, еще сто лет жизни и приглашаю вас на свой семидесятилетний юбилей.

— Молодец, Таня! — засмеялись вокруг.

— Ну, а теперь слушайте, — заглушая остальные голоса, сказала Таня. — Итак… Только, чур, внимательно слушать! Жил в Москве один очень рассеянный ученый.

— Таня, садись, — сказал Воронин, ставя для девушки стул рядом со стулом Ольги Кирилловой. — В ногах правды нет.

— Спасибо, Иван Николаевич. Ну так вот, жил этот ученый, жил и дожил до шестидесяти лет. Но хоть и было ему шестьдесят, а влюблен он был, как Ромео в Джульетту…

— Кто же была его возлюбленная?

— О! Их было много! — с комической серьезностью отвечала Таня. — Это были… остракоды от девонских и карбонских времен до четвертичного периода. В среднем этим юным красавицам было по пятьдесят миллионов лет. Одни из них очаровали нашего ученого необыкновенной архитектурой брюшка, другие живописным рисунком хвостового оперения…

— Таня! — простонал Костерин. — У остракод же нет хвостового оперения.

— Ну все равно, каждая остракода пленяла ученого какими-нибудь особенно привлекательными линиями. Одним словом, они были неотразимо прекрасны. И вот решил наш ученый один раз в жизни изменить своим возлюбленным и отпраздновать свое шестидесятилетие. За это коварство он был жестоко наказан.

Объявив своим остракодам, что у него должно состояться важное совещание и что он, к своему величайшему огорчению, вынужден их покинуть (вы заметьте, какое коварство!), наш ученый отправился домой, куда уже пригласил своих земных друзей.

Выйдя на площадь, он заметил у газетного киоска очередь за «Вечерней Москвой». И тут его попутал лукавый. Он встал в очередь и, вспомнив, что в портфеле у него лежит журнал с непрочитанной статьей об остракодах палеозоя, извлек журнал, стал читать и не заметил, как отбился от очереди за вечоркой и по своей великой рассеянности пристал к очереди па автобус «Москва — Кашира». Следом за всеми он спокойно вошел в автобус и сел на место, которое ему любезно уступил один пионер. Забыв обо всем на свете, он продолжал читать статью о любимых созданиях. «Вам до Каширы?» — спросила кондукторша. — «Да, да», — рассеянно ответил он. — «Платите». — И он уплатил, продолжая читать.