Геннадий Дмитриев - Настоящая работа смелых мужчин

Он сделал паузу, и тоном, которым родители наставляют бестолковых детей, продолжал:

— Никакой деградации, никакой подпитки элиты за счет низов! Нам удалось выделить ген старения, так что элита будет бессмертна! Элита достигнет могущества Богов!

Потом он поинтересовался моим мнением насчет всего этого бреда, он спросил, интересным ли получился разговор. Я ответил, что разговор получился весьма интересным, и он сказал:

— Если есть вопросы, задавайте, с удовольствием отвечу Вам.

— Да, вопросов, пожалуй, уже нет. — Вопросов у меня действительно не было. Меня просто потрясло все услышанное, да Гитлер просто щенок, по сравнению с нынешними претендентами на мировое господство!

— Не лукавьте, — его рожа расплылась в такой блаженной улыбке, что просто захотелось плюнуть в нее, — есть у Вас вопросы, знаю. По глазам вижу Ваш главный вопрос. Вы хотите меня спросить, что с Вами будет? Не так ли?

Он явно чувствовал себя хозяином положения. Действительно, ведь теперь он может сделать со мной, все, что захочет.

— Да, такой вопрос меня интересует, — естественно, что он меня интересовал, и я сказал, что не предвкушаю для себя оптимизма в его ответе.

Вагнер засмеялся:

— Э, как Вы мудрено выразились! А я еще не знаю, что с Вами будет, я еще не решил. Может, отпущу Вас, а может, и нет.

Он наслаждался своим положением, и что мне было ему ответить?

Я сказал, что меня будут искать, мои коллеги знают, куда я поехал.

— Конечно, будут искать,

Я понял, что это его ничуть не смущает.

— Ну, так что? Вы можете попасть в автокатастрофу, как вот тот бедняга, например, или еще чего случится. Родственники, сослуживцы поплачут, и забудут, да и мне меньше забот. А возможно я Вас отпущу, смертные случаи в моей клинике не улучшают ее репутацию.

Он, видите ли, еще не решил! Можно подумать, что он отпустит меня после всего, что я здесь услышал! И я спросил:

— А, как же возможная утечка информации?

— Утечка информации? Да, какая там утечка. Вам все равно никто не поверит, никаких документов, подтверждающих мой рассказ, у Вас нет. Может быть, я это все нафантазировал? Или Вам в страшном сне приснилось. Фактов-то у Вас нет! А словам в наше время никто не верит. А сейчас Вы свободны. Идите, отдыхайте, для Вас я определил пятьдесят седьмой номер в гостинице, не держать же мне Вас в темнице, как бедного узника.

— Вот, такой получился у нас разговор, — сказал доктор Архангельский, и вопросительно посмотрел на меня.

— Если он не решил, что с Вами делать, то почему же он отпустил Вас сейчас? Ведь он понимает, что Вы все расскажете мне!

— Естественно, понимает, — вздохнул Станислав Викторович, — еще бы не понимать, ведь он поселил меня в соседнем с тобой номере!

— Значит, и мне отсюда выхода нет, — заключил я, — вот, попали мы с Вами в мышеловку!

— Не думаю, что все так безнадежно, он не производит впечатления дурака или маньяка, один несчастный случай в клинике — это еще, куда ни шло, но два, и даже три случая подряд — это уже серьезно. Сомневаюсь, чтобы он на это пошел.

— Почему три?

— А тот, к которому он меня, якобы, вызвал? Неважно, что его восстановят, главное то, что о нем уже знают вне клиники, и еще два подряд вызовут больше чем недоверие, а ему, как я понимаю, это совсем не нужно.

— Значит, он уверен, — не имея на руках никаких документов, подтверждающих Ваш рассказ, мы никого не сумеем убедить в том, что действительно происходит в этой клинике.

— Конечно, уверен. Тем более что ты знаешь об этом только с моих слов. И учти еще то, что он может просто стереть информацию из нашей памяти.

— Тогда, нужно бежать!

— Нет, это не возможно! Отсюда нет выхода, куда бы ты ни пошел, все равно вернешься туда, откуда вышел. Это замкнутое пространство, этот город накрыт каким-то колпаком пространственной аномалии. Внешне, клиника представляет собой только здание с прилегающим к нему земельным участком, а внутри тут целый город. Вагнер сказал мне, что только у него есть доступ к тому, что включает канал общения с внешним миром. Без его ведома сюда никто не войдет, и отсюда никто не выйдет.

— Знать бы, где расположены эти средства, и что они из себя представляют!

— А, вот это, как раз, и хранится в строжайшем секрете, это единственная тайна, которую следовало бы знать, без нее все, что нам стало известно, действительно, не представляет никакой опасности для доктора Вагнера!

Мы вышли из кафе, и направились в сторону гостиницы, проходя мимо парка, мы увидели фигуру старика, сидящего на скамейке. Неожиданно доктор остановился, как вкопанный.

— Боже мой! — сказал он. — Так ведь это же… Нет, не может быть! Это же профессор Невельский! Александр Степанович! — обратился он к нему.

Старик повернул голову, посмотрел на нас безучастным взглядом, и сказал:

— Да, когда-то я был профессором Невельским, но это было давно, в другой жизни, еще до войны.

— Вы были начальником кафедры полевой хирургии Ленинградской военно-медицинской академии, на кафедре висит Ваш портрет! Лицо, Ваше лицо, точно такое же, как на портрете!

И тут я понял, что казалось мне странным в облике старика, лицо его вовсе не было лицом пожилого человека! Не было старческих морщин, не было седины на его висках, это было лицо человека, не старше сорока лет. Но вся его фигура, весь облик его, говорил о том, что перед нами глубокий старик. И глаза, эти странные глаза! Это были глаза старика. Казалось, что вся боль и скорбь веков, отразились в этих глазах.

— В сорок первом Вы ушли на фронт, и считаетесь пропавшим без вести, — сказал Станислав Викторович.

— Пропавшим без вести? Как странно, как нелепо. Могли бы просто написать, что я погиб. Но я, действительно, пропал без вести, и не только для вас, а и для себя. Тот, которого вы видите перед собой, уже не профессор Невелький, это только продукт секретной лаборатории гестапо.

— Вы были там, в секретной лаборатории доктора Вагнера? Тогда во время войны?

— Да, был, был всего лишь одним из подопытных кроликов этой лаборатории, единственным, кто остался в живых.

— Александр Степанович, скажите, военврач Архангельский? Вы знали его? Он был там, у немцев?

— Кто он Вам?

— Это, это …. Мой отец!

— Не волнуйтесь. Вашего отца никто ни в чем никогда не сможет упрекнуть. Он был честным и мужественным человеком.

— Так, что же с Вами произошло? Тогда в сорок первом? — спросил доктор.

— Произошло то, что обычно бывает на фронте. Немецкие танки прорвались на нашем участке, тылы эвакуировать не успели, немцы оказались на территории госпиталя. Нас взяли прямо в операционной, даже операцию закончить не дали. Но, все равно, всех раненых тут же расстреляли. Расстреляли и почти весь медицинский персонал. Нас забрали. Почему не расстреляли сразу, не знаю. Но потом, уже в лагере для военнопленных, один немецкий врач узнал меня, я ведь был известен, мои работы, да и портреты тоже, публиковались в печати. В медицинских научных кругах мое имя кое-что значило. Работы Вашего отца тоже были известны, хотя портреты не печатались в прессе. Вопросы, которыми он занимался, представляли определенную долю секретности.