Илья Хоменко - Поднебесник

Андрей снова взглянул на часы. Потом оглядел переминающуюся в ожидании неизвестно чего с ноги на ногу огромную, слипшуюся от холода человеческую массу. Перевел взгляд на серую громаду дома правительства (имитация цвета обшивки и формы ракетного корабля первых поселенцев). Обычно по праздникам украшенный разноцветными флагами и рвущимися с привязи баллонами воздушных шаров, освещенный ослепительно серебристым прожекторно-бенгальским светом, он выглядел даже нарядным. Но сегодня ни флагов, ни шаров, ни иллюминации не было. И вид эта серая махина имела совсем не праздничный. Движимый импульсом — не от головы и не от сердца даже, а откуда-то из желудка — Андрей быстрыми решительными движениями принялся проталкиваться ко входу. «Фиг с ней, с теткой! — подумал он. — Напишу в рапорте — внезапный приступ клаустрофобии в толпе, следствие поражения нервной системы испарениями ракетного топлива на войне. Тем более, когда-то со мной что-то наподобие и вправду случалось, у них это зафиксировано».

— Как, вы хотите уйти? — лицо дежурного офицера с десантной эмблемой на рукаве изобразило крайнюю степень удивления.

— Да. Мне, знаете ли, стало нехорошо. Я воевал, тоже в ракетном десанте. Старые раны.

— Воевали? Старые раны? Ну так я сейчас вас выпущу. Только, если захотите потом вернуться — через полчаса мы вообще перекрываем доступ на площадь, так что…

Встречный поток желающих занять свое место оттеснил Андрея. И уже издали, махнув доброжелательному офицеру, потянувшемуся было за ним: «Все в порядке, я остаюсь», он подумал, что хотел поступить неправильно. Тетка Эмилия — старуха злопамятная, и вообще, обманывать пожилых людей нехорошо.

Была уже половина десятого. Ничего еще не началось интересного. И собравшиеся все так же терпеливо переминались с ноги на ногу, не проявляя, впрочем, никаких признаков неудовольствия.

Наконец, последняя порция приглашенных просочилась на площадь. Андрей, старавшийся на всякий случай следить за выходом, увидел следующее: вслед за небольшой стайкой опоздавших к передвижным барьерным воротам подкатил электрокар телевидения. Три человека (у одного в руках была видеокамера) о чем-то долго препирались с военным. Тот сперва был непреклонен. Но потом увидел у одного из телевизионщиков, не самого главного, кажется, оранжевую карточку и его пропустил. Товарищи передали ему через барьер плоский ящик с аппаратурой, а сами сели в машину и отъехали в сторону, впрочем, не очень далеко. Офицер понял, очевидно, что гостей больше не будет, и махнул рукой. Гидравлическое устройство замкнуло ворота-барьер, а затем боевая машина, стоящая за спиной офицера, тяжело взревев, сдвинулась с места и наглухо перекрыла вход, заткнув его восемнадцатитонной броневой пробкой своего тела. Откуда ни возьмись, справа и слева от нее возникли солдаты. Они были вооружены. И оружие их было нацелено на толпу. Брусчатка площади дрогнула и покачнулась под Андреевыми ногами. Он бросился вперед, продираясь сквозь стонущую и вопящую человеческую массу, отшатнувшуюся от нацеленных на нее дул, в безотчетном стремлении искать защиту и убежище возле дома правительства. И протолкался к нему как раз вовремя, чтобы увидеть, как распахиваются стальные амбразуры ангаров, опоясывающих серую махину здания по периметру, и оттуда с сокрушительным ревом выползают огромные боевые броневездеходы. Выползают и разъезжаются вправо и влево, извергая из люков десантных отделений вооруженных солдат, замыкая кольцо оцепления.

Площадь глухо взвыла и заметалась. «Стоять! — проревел нечеловечески громкий, оглушающий голос. — Всем сесть на брусчатку! Всем сесть, иначе смерть! Пер-р-р-р-рвая шеренга — огонь!» Блеснуло, лопнуло, обожгло уши хлестким кипятком грохота, справа, слева, спереди и сзади одновременно метнулись вверх десятки отрезвленных молний. И по резкому запаху озона, залившему площадь, Андрей понял: стреляли боевыми зарядами. Торопливо, словно боясь опоздать, опрокинулся в обморок слева от него тучный хромой мужчина, упала справа на колени, в тщетной надежде вымолить что-то, женщина.

А голос (уже сидя на корточках, Андрей понял: излучали его те же самые громкоговорители, сквозь которые обычно по праздникам звучала веселая музыка), оглушительный голос продолжал:

— Всем сидеть! Никому не двигаться! Пришедшее этой ночью к власти народное революционное правительство приветствует вас, господа! Ваши покровители арестованы, ваши хозяева из Службы политической безопасности взяты этой ночью штурмом и не успели оказать преданным революции войскам никакого сопротивления. Сохраняйте спокойствие. Господа тайные агенты! (В голосе появилось что-то победно звенящее, он словно взлетал до небес и оттуда падал коршуном на прижавшиеся к ледяному панцирю площади комья человеческих тел). Политической полиции, именем которой вы были приглашены сегодня сюда, больше не существует! Ее функционеры заперты в собственной подземной тюрьме. Сидеть! Мы будем жить теперь совсем по-другому: честно, чисто, по совести, свободно, без грязи и невинно проливаемой крови. Но вам, людям, продавшим свою честь за рыбью чешую, поломавшим доносами тысячи судеб, среди нас места отныне не будет! Сидеть! При попытке побега с площади огонь будет открыт на поражение! Посмотрите друг другу в глаза. Вы все одинаковы! На каждом из вас отпечаток служения злу. Среди вас нет ни одного порядочного человека.

Минуты тянулись невыносимо медленно, будто взбираясь на скалистую гору. Андрей посмотрел на часы. Было уже около двух. Прошла целая вечность. Камень, на котором он сидел, вытягивал из него тепло, ни капли им не согреваясь. Казалось, он запустил свои твердые мертвые руки Андрею в живот и в грудь. Там все словно онемело.

Толпа была безмолвна и неподвижна. Кто-то где-то тихо стонал. У кого-то на руке часы мелодично вызванивали четверти каждого ушедшего часа. Со всех сторон над ними, словно придавленными к земле нечеловеческим грузом, возвышались четкие силуэты охранников, размалеванные камуфляжем глыбы бронемашин смотрели на них бездонными глазами энергетических пушек. Голос в который раз рассказал им о победе народной революции, о том, до чего все собравшиеся на этой площади плохие, о том, как предали их бывшие хозяева, не уничтожившие вовремя архивы и шифры (они понимали, что вы — мусор! Им было на вас наплевать!), и еще о том, как ловко их обманули, послав каждому приказ по резервному каналу экстренной связи. Рассказал и замолк. Он был очень болтлив, этот голос из репродуктора. Но ни словом не обмолвился ни разу об их будущем. Андрей понял это так: будущего у него нет.

Резкий спазм в желудке едва не сломал его пополам. Он побоялся, что не сможет сдержать приступа рвоты и забрызгает всех вокруг. Проклятый организм, отравленный когда-то на неизвестно во имя чего гремевшей войне, отказывался повиноваться. Очень хотелось пить. В кармане он отыскал сигарету с ментолом и несколько спичек. Он знал, что такая сигарета могла ослабить симптомы обострившейся от холода и нервного напряжения болезни. Но, посмотрев на окружающих его людей, на женщину, что падала на колени — она была теперь совершенно синей — Андрей не захотел окуривать их ядовитым дымом. Подтянул под себя свитер, прижал колени к животу, зажмурился. И приступ скоро прошел.