Илья Хоменко - Поднебесник

Вчера был снег, а теперь — весна.
И воздух, как молоко.
И тишина. А значит, война
Ушла уже далеко.
(Рыжее пламя в снежной пыли.
Вперед, быстрей, вашу мать!)
Легкое цело, ногу спасли,
И можно уже вставать.
И будет играть для тебя июль
Солнечным жарким мячом.
На столике белом среди пилюль —
Одна из твоих четырех пуль,
Подаренная врачом.
И болью не рвет уже кишки смех.
И можно ходить, прикасаясь к стене.
И ты сегодня счастливей всех,
Кто не был совсем на войне.

Я буду очень старым скоро,
Время придет седине.
Самому старшему мушкетеру
Лет было меньше, чем мне.
Жизнь коротка так — успеть бы согреться.
Ладно, не душу, хоть руки согреть.
Некогда, некогда все оглядеться,
Не получается вверх посмотреть.
И увидать, как со дна колодца,
Ярких созвездий блестящий сон.
Крикнешь — никто не отзовется.
А промолчишь — и услышишь звон.
Это луна серебром играет,
И, притаившись где-то за ней,
Кто-то со скрипом выбирает
Цепь из твоих ночей и дней.

Плащ и ботфорты тугие по моде.
Стены тюрьмы и красотки альков.
Как-то иначе время проходит
В звоне клинков или даже оков.
В дальнем походе, в военной метели,
В вихре любви, в бахроме эполет
Люди совсем по-другому взрослели
И по-другому смотрели на свет.

Смутная зависть к мукам Икара.
Счастье каких-то странных забав.
Кажется, стал незаметно я старым,
Взрослым не став.

Влюбленным, дуракам и пьяным
Везет особо, говорят,
Обходят их кресты наград,
А вместе с ними боль и раны.
Проходит мимо шум погони,
Отодвигается предел.
Один уснул, второй не понял,
А третий бить не захотел.
Вот так. И каждый уцелел.
Прекрасный праздник душ и тел,
Угар весны в проемах окон,
И воздух пьян.
У губ твоих любимой локон
Или стакан.
И ты в тот день остался дома,
Смеялся, пел.
С другими было по-другому.
Но ты-то цел.
Тошнило страхом всех пилотов.
Циклон ревел,
Отбросил ты тиски расчета
И полетел.
Твой самолет был перегружен.
Ночной полет.
«Такой дурак. Ну почему же
Ему везет?»

У края пропасти туманной,
В стране обид
Влюбленных, дураков и пьяных
Судьба хранит.
Влюбляйся, смейся, пей и ешь,
Безумным будь и окрыленным.
А жизнь другим закроет брешь —
Неглупым, трезвым, не влюбленным.

За окном сопливая слякоть.
Ничего нельзя изменить.
Дня сырого серую мякоть
Начинает вечер чернить.
Постепенно приходит «поздно».
Ночь ложится в ущелья глаз.
Зажигаются в небе звезды.
Зажигаются не для нас.
Может, впрочем, это и лучше —
Что от нас они далеки,
Что меж нами и ними — тучи,
Пыльный хлам чердаков, потолки…

Вот-вот облака прольются дождем.
Погода к лучшему переменится.
Сидим мы рядом с туземным вождем.
Едим жаркое из черной пленницы.
Душно. Скорей бы дождь пошел.
К сердцам дикарей дорога открыта.
Жаркое из женщины хорошо,
Ноу меня что-то нет аппетита.
В глазах дикарей хмельной угар,
А лица — черные, как кошмарики,
Они мне золото и рабов
Дадут за медь и стеклянные шарики.
Да только вождь вовсе не глуп,
Ему не повесишь лапшу на уши.
Монеты пробует он на зуб,
И делает вид, что к шарам равнодушен.
Голос вождя пищит, как комар,
Он грабит меня, черномазый бездельник!
Всего два самородка за шар
Или четыре жалких пленника.
Тверда цена и тверда рука.
— Послушай, вождь, ты многого хочешь.
Зачем? Ведь жизнь так коротка,
И с каждым часом на час короче.
— Мы будем спорить так целую ночь.
Или друг другом будем убиты.
— Давай в придачу младшую дочь
И будем на этом с тобою квиты.
Да знаю, знаю, что ты отец,
Что я для нее чужой мужчина.
Я дам тебе порох еще, свинец
И пять отличных ножей перочинных.
Спасибо, жарким я уже сыт.
Ну что, сойдемся с тобой на этом?
Молчит вождь и вожделенно глядит
На рукоять моего пистолета.
— Прости, наверное, я дурак,
Но не пойдет она с нелюбимым.
Каналья воинам делает знак.
А я стреляю. Кажется мимо…
— Поверь, бледнолицый, мне очень жаль.
Ты был неглупым и не был трусом.
А нам так нужны порох и сталь,
Ну и, конечно, стеклянные бусы.

Шумит по крышам тропический дождь.
Немного грустно, но дело сделано.
Сидит одиноко туземный вождь,
А перед ним жаркое из белого.

Он не вызвал снежную лавину,
Выстрела предательский удар.
Просто головой уткнулся в льдину
И навек альпийский свет покинул
Самый лучший в мире сенбернар.
Кто-то ждал не помощи — укуса,
Впопыхах хватая пистолет.
Люди, люди, не судите труса.
Смысла нет. И Барри больше нет.
Он любил людей не по-собачьи.
Он не по-собачьи их спасал
Смерть его лавинами оплачет
Сен-Бернара горный перевал
Там, внизу, в равнинах наших сонных
На людей натаскано зверье.
Здесь же не один тобой спасенный
Прославлял рождение твое.
Солнце спать идет в чертог из ваты,
В голубой сияющий ледник.
Край его лизнет карниз щербатый,
Как лицо хозяину когда-то
Сенбернара розовый язык.

Меркнет свет впереди.
Нету веры ни в ком.
Вместо сердца в груди
Бьется страха липкий ком.
Лишь безумие право.
Снов твоих кошмарных гладь.
Что же делать? Для чего
Дальше жить и умирать?
Раз в холодной пустоте,
Нареченной глубиной,
Разбрелись куда-то те,
Что когда-то были мной.
В тишине глухой тюрьмы
Ночь и тень на самом дне.
Только сны тебе верны,
И, наверно, лишь во сне.
«Все вернется. Верь судьбе.
Подобрав к решетке ключ,
Весь израненный к тебе
Проберется лунный луч.
Сквозь терновник — лунный луч.
Помни: тропами судьбы
Страхи жалкие влача,
Сам уставший от борьбы,
Мир притих и ждет врача».